Грехи царя Омара - Шахразада

– Быть может, – снисходительно улыбнулся Саид.

А царица, широко раскрыв глаза и сдерживая готовый вырваться крик, смотрела, как Ясмин, смакуя, осушает всю чашу.

Рука ее дрогнула, пальцы разжались, и чаша, дребезжа, покатилась по песчаной дорожке.

– Какая я неловкая… Силы совсем покинули меня… Мальчик мой, помоги мне…

Саид резко наклонился над матерью. Но было поздно. Глаза Ясмин начали закрываться, она пыталась сделать какое-то движение рукой. Быть может, искала пальцы сына. Саид растерялся, но не растерялась Амани.

Они вскочила со своего места и с криком «Сестра моя!» бросилась к Ясмин. Опустилась перед ней на колени и наклонилась так, чтобы услышать шепот наложницы.

– Мне так плохо, мудрая Амани. Пошли за лекарем, силы оставляют меня…

– Лекарь вот-вот будет здесь. Но что с тобой, красавица?

Услышав эти, казалось бы, простые слова царицы, наложница вздрогнула и попыталась сесть чуть прямее. Слегка окреп и ее голос:

– Я уже слышала эти слова! Когда-то… Много лет назад…

Казалось, что силы вновь вернулись к Ясмин. Она заговорила чуть громче, но, увы, ее слова могла различить только Амани.

– Я слышала их в ту ночь, когда оставила мою добрую царицу Хаят с тобой… Оставила, не в силах видеть ее муки… А потом ты уходила из покоев… А потом вернулась… А потом царица умерла…

«Аллах милосердный! Да она помнит все! И помнила это все годы! Что ж, значит, снадобье попало по адресу… А мальчишка… ну что ж, придется придумать что-то еще…»

– Царица умерла во сне… И я… я тоже чувствую что сон подбирается ко мне… Сон, что отнимет последние силы… Ты отравила меня, глупая Амани, как отравила мою добрую госпожу, прекрасную Хаят…

Голос наложницы становился все тише. Волей-неволей царице приходилось склоняться все ниже, чтобы не пропустить ни одного слова Ясмин.

– Отравила, думая, что шербет выпьет мой сын… Убийца… Так знай же, что ни тебе, ни твоему глупому несчастному мальчику не править этой страной, как ты этого хотела всю жизнь. Ибо наследник престола, сын царя Омара и мудрой Хаят, жив! Много лет назад его увезли отсюда. И теперь где-то в далекой земле за горами растет тот, кто единственный имеет право занять трон после царя Омара… Только он, а не несчастный мальчик Мансур, сын подлой змеи…

– Что ты говоришь, Ясмин…

– Сейчас, когда меня уже обнимает холод могилы, я говорю чистую правду… Помни же, несчастная дурочка, что жив царский сын. Он жив и готов вернуться…

– Где он? Как его найти? Как узнать? – Наконец Амани надоело играть роль.

– О глупая женщина… Он в далекой стране… за горами… Его найти непросто. А вот узнать будет легко. Ты, коварная, узнаешь его по родимому пятну, что напоминает шрам нашего господина, царя Омара, да хранит его Аллах милосердный от твоего пристального взгляда…

Последние слова отняли у Ясмин все силы. Глаза ее закрылись, а голова откинулась назад. Прекрасное лицо успокоилось, и наложница, дочь звездочета и мать царского сына, умерла.

Макама тринадцатая

Ужас, казалось, лишил сил царицу. Ужас отнял у всех, кто был в этот миг в саду, и голос и разум. Еще несколько долгих мгновений стояла воистину мертвая тишина. И только затем крик Саида прорезал сад:

– Матушка моя! Очнись! Приди в себя, прекраснейшая!

Он пытался усадить Ясмин, начал дуть ей в лицо и трясти за плечи. Голова у Ясмин болталась, как у тряпичной куклы. И тут к Саиду подошел наставник, видевший в своей бурной жизни немало смертей.

– Оставь ее, мальчик! Врата рая открылись перед твоей прекрасной матерью! Дай ей покой.

Эти слова остановили Саида. Казалось, за один миг он постарел на двадцать лет. Юноша опустил тело матери на дорожку, сел рядом и стал тихонько гладить ее пальцы… Быть может, это простое прикосновение было необходимо Саиду, чтобы проститься с матерью.

Царица, вне себя от пережитого, вне себя от той тайны, которая открылась ей в последние мгновения жизни Ясмин, вскочила на ноги и закричала:

– Сюда! Стража!

По дорожкам сада загрохотали тяжелые шаги, и мамлюки из личной охраны царя показались под акациями.

– Немедленно закрыть все дворцовые ворота! Взять под стражу каждое окно, каждую щель! Убита мать царского сына! Убийца должен быть покаран!

Мансур при этих словах почему-то улыбнулся. Но этой коварной улыбки не увидел никто. И даже сама Амани не поняла, чему усмехнулся ее сын.

Последние слова Амани словно сняли чары со всех, кто был в саду… Тело Ясмин унесли на женскую половину. Следом потянулись служанки и рабыни. Туда же, непонятно зачем, заторопились лекари… Все пришло в движение. И за этой суетой царице удалось сбросить на землю кувшин с шербетом, который пила перед смертью Ясмин. Надо ли говорить, что весь остаток сонного зелья, что двадцать лет ждало своего часа, Амани влила в сладкий напиток. И лишь запах смог бы подсказать знающему человеку, что питье отравлено. Но, увы, Ясмин была доброй матерью, а не опытным в ядах знахарем.

Появился гулям-дари и начал с умным видом прохаживаться по саду. Зачем-то осмотрел мечи обоих юношей, понюхал чашу, из которой пила наложница. Но ничего нового, кроме того, что и так наблюдала половина слуг и гарема, увидеть не смог.

Лишь поздно вечером матери и сыну удалось наконец спокойно поговорить.

– … вот это и открыла мне Ясмин. – Так закончила рассказ о последних минутах жизни наложницы царица.

– Что же теперь делать, матушка? – Голос Мансура опять был голосом плаксивого малыша, умеющего лишь причитать и жаловаться.

– О Аллах милосердный, и это мужчина! – не смогла удержаться царица. – Помни, мой сын, сейчас твоя судьба в твоих руках! В этом прекрасном подлунном мире не так много гор. И потому тебе остается лишь одно – отправиться на поиски.

– Но на поиски кого, матушка?

– Сын, я приказываю тебе, соберись! Перестань ныть! И подумай сам. Не так уж мало мы знаем об этом негодном, посмевшем остаться в живых…

– Матушка. – Мансур поднял на царицу полные слез глаза. Так могла смотреть девчонка, а не девятнадцатилетний мужчина, любящий сражаться на мечах. – Добрая моя матушка, мы не знаем ничего… Ни места, где он прячется, ни того, как он выглядит…

– Сын, ну почему Аллах дал тебе голову, но позабыл вложить туда разум? Подумай сам! Разве мало мы знаем? О нет, не так уж и мало.

Мансур молчал, уставившись в пол. Царица же, не в силах усидеть, ходила по своей опочивальне от стены к стене и говорила.

– Мы знаем совершенно точно, когда родился царевич…

Мансур при этих словах вздрогнул. Ибо всю свою жизнь он слышал слово «царевич» лишь применительно к себе. Только он был царевичем, и упоминание о сопернике резало его слух.