Насчастливый город - Эллери Квин

«Сегодня в маленьком американском городке Райтсвилл разыгрывается невероятная романтическая трагедия, где главные роли исполняют Мужчина и Женщина, а весь город — роль злодея».

Все сразу поняли, что Роберта почуяла нечто аппетитное. Редакторы тут же затребовали последние номера «Райтсвиллского архива». К концу января двенадцать ведущих репортеров прибыли в город узнать, что такого раскопала Бобби Роберте. Фрэнк Ллойд не отказывался сотрудничать, и благодаря первым же переданным по телеграфу отчетам имя Джима Хейта появилось на передних полосах всех американских газет.

Заезжие журналисты и журналистки кишели по всему городу, брали интервью, кропали заметки, потягивали крепкий бурбон в «Горячем местечке» Вика Карлатти и «Придорожной таверне» Гаса Олсена, вынуждая Данка Маклина, чья лавка находилась рядом с отелем «Холлис», делать срочные заказы оптовому торговцу спиртным. Целыми днями они околачивались в вестибюле окружного суда, поплевывая на вылизанные уборщиком Хернаберри до безупречной чистоты каменные плитки пола, выслеживая шефа Дейкина и прокурора Брэдфорда в надежде на информацию и фотографии и не проявляя никакого уважения к остальному человечеству (хотя продолжая добросовестно телеграфировать своим редакторам). Большинство из них остановилось в «Холлисе», снимая койки, когда не могли найти более достойного жилья. Администратор Брукс жаловался, что они превращают его вестибюль в ночлежку.

Позднее, во время заседаний суда, они ночевали либо на 16-м шоссе, либо в кинотеатре «Бижу» на Лоуэр-Мейн, где донимали молодого администратора Луи Кейхана, щелкая орехи в зале и дружно свистя во время любовных сцен героя и героини. На розыгрыше лотереи один из репортеров выиграл посудный сервиз (пожертвованный А.А. Гилбуном, торгующим в кредит товарами для дома) и, как многие утверждали, намеренно уронил на сцену все шестьдесят предметов под громкий свист, гогот и топот остальных. Луи был вне себя, но что он мог сделать?

На специальном заседании совета директоров загородного клуба, куда входили Дональд Маккензи, президент Райтсвиллской персональной финансовой корпорации («ПФК решит ваши проблемы с неоплаченными счетами!»), и доктор Эмиль Поффенбергер, хирург-стоматолог, проживающий в Апем-блок, 132 в Хай-Виллидж, произносились гневные речи о «бродягах газетчиках» и «самозваных привилегированных лицах». Все же в циничном веселье журналистов было нечто заразительное, и Эллери Квин с сожалением замечал, как Райтсвилл постепенно охватывает атмосфера окружной ярмарки. В витринах магазинов начали появляться новые товары; цены на еду и жилье резко подскочили; фермеры, ранее никогда не остававшиеся ночевать в городе по будням, стали прогуливаться по площади и Лоуэр-Мейн с их чопорными семьями, а найти место для парковки в радиусе шести кварталов от площади не представлялось возможным. Шефу Дейкину пришлось привести к присяге пять новых полицейских, чтобы регулировать уличное движение и поддерживать порядок. Невольный виновник этого бума забаррикадировался в доме 460 по Хилл-Драйв и отказывался видеть кого-либо, кроме Райтов, Эллери и, позже, Роберты Робертс. Его отношение к прочим представителям прессы оставалось непреклонным.

— Я все еще налогоплательщик! — кричал Джим по телефону Дейкину. — Я имею право на уединение! Поставьте копа у моей двери!

— Да, мистер Хейт, — вежливо откликнулся шеф Дейкин.

В тот же день патрульный Дик Гоббин, некоторое время бывший невидимым наблюдателем в штатском, получил приказ надеть униформу и стать видимым. А Джим снова заперся в доме.

— Ему все хуже и хуже, — сообщила Пэт Эллери. — Он пьет до отупения. Даже Лола ничего не может с ним поделать. Эллери, неужели он так боится?

— Он вовсе не боится, Пэтти. Дело в чем-то большем, чем страх. Джим все еще не видел Нору?

— Ему стыдно подойти к ней. Нора грозилась встать с кровати и пойти к нему, но доктор Уиллоби предупредил, что, если она это сделает, он отправит ее в больницу. Я спала рядом с ней прошлой ночью. Она проплакала до утра.

Эллери мрачно уставился в свой бокал скотча, взятого из скромного и редко используемого бара Джона Ф.

— Нора все еще считает его невинным младенцем?

— Конечно. Она хочет, чтобы Джим боролся. Нора говорит, что, если бы он пришел к ней, она смогла бы убедить его защищаться от нападок. Вы читали, что сейчас пишут о нем эти чертовы репортеры?

— Да, — вздохнул Эллери, опустошив бокал.

— Во всем виноват этот медведь Фрэнк Ллойд! Предать лучших друзей! Папа в ярости — он заявил, что больше никогда не будет с ним разговаривать.

Эллери нахмурился:

— Лучше держаться подальше от Ллойда. Он крупный зверь и сейчас здорово возбужден. Сердитый хищник с истеричной пишущей машинкой. Пожалуй, я поговорю с вашим отцом.

— Не стоит. Вряд ли он хочет разговаривать… с кем-нибудь. — Внезапно Пэт взорвалась: — Как могут люди быть такими гнидами? Мамины подруги больше не звонят ей, шепчут гадости у нее за спиной; ее исключили из двух организаций! Даже Клэрис Мартин перестала заходить.

— Жена судьи, — пробормотал Эллери. — Это создает еще одну любопытную проблему… Ладно, не имеет значения. Вы недавно виделись с Картером Брэдфордом?

— Нет, — коротко ответила Пэт.

— Что вам известно об этой женщине — Роберте Робертс?

— Единственный порядочный репортер в городе!

— Странно, что из тех же фактов она делает совсем другие выводы. Вы видели это? — Эллери показал Пэт «Колонку Роберты» в чикагской газете.

Пэт быстро прочла обведенный абзац:

«Чем дольше я расследую это дело, тем сильнее чувствую, что Джеймс Хейт — ложно обвиненный, затравленный человек, жертва косвенных улик и объект преследований толпы райтсвиллских обывателей. Только женщина, которую он, согласно местным сплетням, пытался отравить, твердо уверена в невиновности своего мужа. Желаю вам побольше сил, Нора Райт-Хейт! Если вера и любовь еще что-то значат в этом прогнившем мире, имя вашего мужа будет очищено и вы восторжествуете над толпой».

— Отлично сказано! — воскликнула Пэт.

— А по-моему, чересчур эмоционально даже для знаменитой entrepreneuse[39] любви, — сухо заметил Эллери Квин. — Думаю, мне надо как следует разобраться в этом Купидоне в женском облике.

Но «разбирательство» только подтвердило то, что видели глаза Эллери. Роберта Робертс была душой и сердцем борьбы за то, чтобы заставить Джима очнуться. Один разговор с Норой — и они вместе стали бороться за общее дело.

— Если бы вы смогли убедить Джима прийти сюда, — высказала пожелание Нора. — Почему бы вам не попробовать, мисс Робертс?

— Вас он послушает, — вмешалась Пэт. — Сегодня утром он сказал, что вы единственный друг во всем мире. — Она не упомянула, в каком состоянии был Джим, когда произнес эти слова.

— Джим — странная личность, — задумчиво промолвила Роберта. — Я дважды беседовала с ним и, признаюсь, не смогла добиться ничего, кроме доверия. Ладно, попробую еще раз.

Но Джим отказался выходить из дому.

— Почему, Джим? — терпеливо допытывалась журналистка. При разговоре присутствовали Эллери и Лола Райт, более молчаливая, чем всегда.

— Оставьте меня в покое. — Джим не брился; его кожа под отросшей щетиной стала серой, и от него сильно пахло виски.

— Вы не можете просто лежать дома, как побитый пес, и позволять всем плевать в вас! Поговорите с Норой, Джим, — она придаст вам сил! Вы ведь знаете, что Нора больна. Неужели вас это не беспокоит?

Джим повернул к стене измученное лицо.

— Нора в хороших руках. Ее семья заботится о ней. А я уже причинил ей достаточно вреда.

— Но Нора верит в вас!

— Я не хочу с ней видеться, пока все это не кончится, — пробормотал он. — Пока не перестану быть паршивым шакалом и снова не сделаюсь Джимом Хейтом. — Он взял стакан, сделал несколько глотков и откинулся на подушки — никакие увещевания Роберты больше не могли пробудить его от апатии.

Когда Роберта ушла, а Джим уснул, Эллери обратился к Лоле Райт:

— А какова ваша роль, мой дорогой Сфинкс?

— Это не роль. Кто-то должен заботиться о Джиме. Я кормлю его, укладываю в постель и слежу, чтобы у него была под рукой свежая бутылка болеутоляющего, — улыбнулась Лола.

— Вы двое наедине в этом доме, — улыбнулся Эллери. — Это неприлично.

— Я всегда веду себя неприлично.

— Но вы так и не выразили вашего мнения, Лола…