Мои воспоминания - Илья Толстой

   Утихнет ли погода? Перестанет ли за ночь падать снег? Не подымется ли метель?

   Рано утром мы, полуодетые, выбегали в залу и всматривались в горизонт.

   Если линия горизонта очерчена ясно -- значит тихо и ехать можно; если горизонт сливается с небом -- значит в поле заметь и ночные следы занесены.

   Ждем папа, иногда решаемся послать его будить и наконец собираемся и едем.

   Эта охота особенно интересна тем, что по следу русака видишь всю его ночную жизнь.

   Видишь его след, когда он с вечера встал и, голодный, спешил на кормежку.

   Видишь, как он разрывал занесенные снегом зеленя, срывал попутные полынки, садился, играл и, наконец наевшись и набегавшись, решительно повернул на дневную лежку.

   Тут начинаются его хитрости. Он двоит, сметывает, опять двоит или даже троит, опять сметывает, и, наконец убедившись, что он достаточно напутал и скрал след, он выкапывает себе под теплой подветреной межой ямку и ложится.

   Наехав на след, надо поднять руку с арапником и таинственно, протяжно засвистеть.

   Тогда подъезжают остальные охотники, папа едет впереди по следу и разбирает его, а мы, затаив дыханье и волнуясь, крадемся сзади.

   Один раз мы затравили по пороше в один день двенадцать русаков и двух лисиц.

   Не помню точно, когда папа бросил охоту. Кажется, что это было в середине восьмидесятых годов, тогда же, когда он сделался вегетарианцем2.

   105

   Двадцать восьмого октября 1884 года он пишет моей матери из Ясной Поляны: "...поехал верхом, собаки увязались со мной, Агафья Михайловна сказала, что без своры бросятся на скотину, и послала со мной Ваську. Я хотел попробовать свое чувство охоты. Ездить, искать по сорокалетней привычке очень приятно. Но вскочил заяц, и я желал ему успеха. А главное, совестно".

   Но и после охотничья страсть в нем не угасала.

   Когда, во время прогулки, весной он слышал свист и хорканье вальдшнепа, он прерывал начатый разговор, подымал голову кверху и, с волнением хватая своего собеседника за руку, говорил: "Слушайте, слушайте,-- вальдшнеп, вот он"3.

   В девяностых годах, когда он жил в моем имении Чернского уезда и устраивал там столовые для голодающих, с ним случилась неприятная и трогательная история.

   Он любил ездить по деревням верхом на моем охотничьей Киргизе, и часто с ним увязывалась моя борзая собака Дон, которая привыкла к лошади и всегда за ней ходила.

   Едет он раз по полю и слышит, что недалеко от него крестьянские ребятишки кричат: "Заяц, заяц!"

   -- Смотрю, -- рассказывает он мне, -- к лесу скачет русак. От меня далеко, так что затравить его немыслимо.

   Захотелось мне посмотреть скачку Дона, я не вытерпел и показал ему русака. Тот заложился, и представь себе мой ужас, когда он стал его догонять.

   Я взмолился. Уйди, ради бога, уйди!..

   Смотрю, Дон его уже мотает на угонках. Что мне делать?

   К счастью тут уже близко опушка. Русак ввалился в куст и ушел. Но если бы он поймал его, я был бы в отчаянье.

   Я не хотел огорчать отца и не сказал ему, что Дон пришел домой только через час после его приезда, весь в крови, раздутый, как бочка.

   Очевидно, он поймал зайца в кустах и там же его съел.

   Но папа об этом, слава богу, не узнал.

   Это -- единственный секрет, который я сумел от него скрыть навсегда.

   106

ГЛАВА XIII

"Анна Каренина"

   Я чуть помню тот ужасный случай самоубийства нашей соседки, которым отец потом воспользовался при описании смерти Анны Карениной.

   Это было в январе 1872 года.

   У нашего соседа Бибикова (отца слабоумного Николеньки, который приезжал к нам на елки) была экономка Анна Степановна Зыкова*.

   Из ревности к гувернантке она, на станции Ясенки, бросилась под поезд и была задавлена насмерть, Я помню, как кто-то приезжал к нам в Ясную и рассказывал об этом папа и как он сейчас же поехал к Бибикову и в Ясенки и там присутствовал на судебно-медицинском вскрытии.

   Мне кажется, что я даже немножко помню лицо Анны Степановны, круглое, доброе и простоватое.

   Я любил ее за ее добродушную ласку и очень жалел, когда узнал об ее смерти. Мне было непонятно, как мог Александр Николаевич променять такую хорошую женщину на какую-то другую.

   Я помню, как отец в 1871 и 1872 годах писал свою "Азбуку" и "Книги для чтения", но совсем не помню того, как он начал "Анну Каренину". Вероятно, я об этом тогда и не знал.

   Какое дело семилетнему мальчику до того, что пишет его отец?

   Только позднее, когда это слово стало слышаться чаще и когда начались чуть не ежедневные посылки и получки корректур, я понял, что "Анна Каренина" есть название романа, над которым работают одинаково и папа и мама.

   Работа мама казалась мне даже больше папашиной, потому что она занималась на наших глазах и работала гораздо дольше его.

   Она сидела в гостиной, около залы, у своего маленького письменного стола, и все свободное время она писала.

   Нагнувшись над бумагой и всматриваясь своими близорукими глазами в каракули отца, она просиживала

   107

   так целые вечера и часто ложилась спать поздней ночью, после всех.

   Иногда, когда что-нибудь бывало написано совершенно неразборчиво, она шла к папа и спрашивала его.

   Но это бывало очень редко, потому что мама не любила его беспокоить.

   В таких случаях папа брал рукопись, немножко недовольным голосом говорил: "Что же тут непонятного?" -- начинал читать, но на трудном месте запинался и сам иногда с большим трудом разбирал или, скорее, уже догадывался о том, что было им написано.

   У него был плохой почерк и ужасная манера вписывать целые фразы между строк, в уголках листа, а иногда даже и поперек.

   Часто мама натыкалась на грубые грамматические ошибки, указывала их отцу и поправляла.

   Когда началось печатание "Анны Карениной" в "Русском вестнике", корректуры в длинных гранках присылались отцу почтой, и он их пересматривал и исправлял.

   Сначала на полях появляются корректорские значки, пропущенные буквы, знаки препинания, потом меняются отдельные слова, потом целые фразы, начинаются перечеркивания, добавления,-- и в конце концов корректура доводится до того, что она делается вся пестрая, местами черная и ее уже в таком виде посылать нельзя, потому что никто, кроме мама, во всей этой путанице условных знаков, переносов и перечеркиваний разобраться не может.