Похождения Вани Житного, или Волшебный мел - Вероника Кунгурцева

— Тьфу! — сплюнул Шишок. — Совсем забыл, придётся заночевать в деревне.

— Только, чур, не на нашем месте! — сказал Ваня, опасаясь со стороны Шишка какой‑нибудь провокации в отношении нынешних хозяев.

— Ладно, — пожал плечами Шишок, — какой разговор.

— И дай слово, что не пойдёшь к ним в избу и не покусаешь там ещё кого‑нибудь. Как кошку‑то…

— Да больно они мне нужны, связываться.

— Нет, ты слово дай! — не отставал Ваня.

— Да чтоб мне на всю жизнь остаться бездомным, если я в энтот дом полезу!

— Хорошо, куда пойдём‑то?

— А в любую избу постучимся — и пустят. Путников — да ещё бы не пустили!

Подошли к крайней от леса избе, тут как раз мужик с двумя ребятёшками дрова колол.

— Эй, товарищ, — подошёл к нему Шишок, — переночевать пустишь?

— Чужих не пускаем, — не отрываясь от работы, ответствовал мужик.

— Каких это чужих, очумел ты, что ли, мы тут до войны жили. Житные мы, слыхал, небось? Нас тут каждая собака знала.

— Нет, не слыхал! — мужик ахнул топором по чурке, она разлетелась на два полешка, одно из которых чуть не угодило Шишку в нос. — Мы тут год только живём, беженцы мы, из Абхазии.

— Беженцы! — засмеялся Шишок. — Какие ещё беженцы! Ты мне глаза‑то не замазывай, беженцы! Война уж когда кончилась, беженцы они…

— Ты что, с луны, что ль, свалился, дед?.. Иди давай, не мешай работать, — заругался мужик. — Сказал, не пускаю, значит, не пускаю! Нас кто‑нибудь пустил? Из Москвы выперли, в дыре этой только смогли избу купить. И никто вас тут не пустит, лихих людей нынче много развелось. Вон напротив жаба одна живёт, Марковна, повитуха, она разве пустит, а больше никто, — мужик опять взялся за дело, мальчишки поколотые дрова брали в беремя[19] и впробеги[20] уносили во двор.

Двинулись к дому «жабы».

— Какая война‑то, хозяин, ты чего мне ничего не говоришь? — дёргал Шишок Ваню за штанину.

— Ну да, в прошлом году конфликт был у Абхазии с Грузией… Дак их мало ли конфликтов… Страна на кусочки развалилась…

Тут они подошли к воротам повитухина дома, разгневанный Шишок шваркнул балалайкой в ворота и закричал:

— Эй, хозяйка, принимай гостей!

— Каки‑таки гости? — раздался писклявый голосок, и в окошко высунулась толстая, с глазами навыкате, впрямь похожая на жабу, старуха. Так что у Вани разом возникли подозрения на её счет — а не побывала ли она когда‑нибудь жабодлакой… И в таком разе — а ну как и у него со временем выпучатся глаза и раздует его от водянки.

— Гости знатные! — отвечал между тем Шишок, подбоченившись.

— За постой деньги беру, по триста рублей с рыла, — уточнила старуха.

Шишок присвистнул:

— Да ты подкулачница!

— Сам подкулачник! Сейчас таки времена — рыночны отношения… А денег нет — это ваши проблемы!

— Вот те и раз! — воскликнул Шишок и вопросительно поглядел на Ваню. Тот кивнул. — Ладно, — смирился Шишок, — по триста так по триста. Деньги имеются… Пошли, робяты, в хоромы.

Повитуха постель им не постелила, накормить не накормила, отправила спать на сеновал. Но Шишок набился‑таки на чай, к чаю принесли пирожки, которые Василиса Гордеевна сунула Ване в котомку.

Вот как пригодились‑то, учитывая, что сельпо было уже закрыто.

Перкуна старуха и на порог не пустила, забоялась:

— Ой, ой, ой, страшилище‑то! Не пущу и не пущу… Нагадит ещё — у меня в избе‑то чисто–о.

Перкун, страшно оскорблённый, ни слова не говоря, развернулся и взлетел на сеновал. Шишок крикнул ему вслед:

— Там пирожки тебе остались, в котомке. А попить мы принесём…

Деньги повитуха запросила вперёд, Ваня сунул ей тыщу, сдачу старуха долгонько искала, а найдя сотенную, никак не выпускала из рук, мялась да вздыхала так, что Шишку пришлось вырвать сторублёвку из цепких повитухиных пальцев. За ужином Шишок попытался разговорить хозяйку:

— Да ты давно ли здесь живёшь, Марковна?

— Недавно, милок, лет восемь всего.

— Тоже беженка?! — остолбенел Шишок.

— Кака тебе беженка, из соседней деревни я, из Буранова.

— Знаю Бураново! — обрадовался Шишок. — Бывал там. Сорок домов деревня, точно помню.

— Как тебе не сорок! Три дома в последнее время стояло. Потом одна моя избушка осталась. Народишка нету, света нету, гамазина нету, какие–никакие сбереженьица были, халупу эту в Теряеве и купила.

— Ничего халупа, хорошая!

— Хаять не буду.

— Бураново не так далёко отсюда, километров двадцать всего, а не слыхала ли ты про Житных, мы тут до войны живали? — с надеждой спрашивал Шишок. — Серафим Петрович да Василиса Гордеевна, а? Трое детушек у них было — в войну сгинули.

Старуха, показалось Ване, вздрогнула, глаза её забегали, руки зашарили по столу, но она резво отнекнулась:

— Не, не, не, и слыхом не слыхала!.. Как говоришь — Житные? Нет, не знаю, никого таких не знаю. И не слыхивала даже.

— Во! — стукнул себя Шишок по лбу. — Вспомнил! Василиса‑то Гордеевна — и сама ведь бурановская, Щуклина — девичья фамилия. Неужто не знаешь?

— Нет, не знаю, — пожала повитуха плечами. — Меня в Бураново‑то после техникума распределили, после войны уж.

— А–а, тогда понятно! — вздохнул Шишок. — Василиса‑то Гордеевна до войны ещё в Теряево перебралась, как за хозяина моего замуж выскочила.

Старуха поднялась и стала подливать в чашки чаю, руки её подрагивали, видать, от старости, глаза плохо видели: перелила она кипяточек через край и одному и другому. Повитуха села и, скроив улыбку, принялась в свою очередь задавать вопросы:

— А и куда ж вы путь держите, люди добрые?

Шишок, наступив под столом Ване на ногу, дескать, не встревай, отвечал:

— Да за грибами. Грибники мы…

— Ага, ага, ага, с балалайкой‑то…

— А я как заиграю — так все грибы сбегаются, только знай собирай!

Повитуха усмехнулась, звучно прихлебнула чаю с блюдца и, бросив на Ваню быстрый взгляд, спросила:

— А… ты что ж? Из Житных будешь?

Шишок опять наступил Ване на ногу, но Ваня уж отвечал:

— Я Житный, ой! Ваня.

Шишок же в одно время с ним вякал:

— Какой там! Приблудный мальчишко‑то…

— Ага, ага, ага! — то ли соглашалась, то ли ехидничала старуха.

Поглядев на часы, она стала их выпроваживать, дескать, время уж позднее, им завтра рано подыматься, ей тоже… Но Шишок уходить не спешил, встал, перевернул балалайку со спины на брюхо, тренькнул-бренькнул и запел нарошливо тоненьким голоском:

С неба звёздочка упалаПрямо к милому в штаны.Пусть бы всё там оторвало —Лишь бы не было войны!

Ваня только глаза выкатил. А повитуха, игриво поводя бурлацкими плечами, подпела:

— Ох, ох, ох, ох!

Потом с балалайкой наперевес Шишок пошёл по дому, обнюхивая всё и обсматривая. Но тут старуха прямо взашей их стала выталкивать. Небось, заподозрила неладное, решил Ваня, дескать, а ну как на лихих людей напоролась, чего вынюхивают? А вдруг потом ножичек к горлу, и поминай как звали. Мальчик быстрёхонько выметнулся в сенцы, а Шишок всё что‑то пререкался…

В сенцах на столике в углу Ваня увидел бикс — металлическую коробочку, в таком биксе в больнице шприцы кипятили, пока одноразовые не появились. Машинально он приоткрыл крышку — и в глаза ему бросились блестящие щипцы да крючья… Ваня поскорей приладил крышку на место и выскочил во двор. Следом выметнулся Шишок.

Перкун, не дождавшись их, давно спал — вверху, обхватив крепкими лапами балку. Ваня с Шишком устроились на сене, Шишок тут же захрапел, а Ване не спалось, наконец, повздыхав, заснул и он. Но проспал не долго: Перкун, висевший над самой Ваниной головой, по–разбойничьи заорал «ку‑ка–ре–ку–у–у–у!». Тут деревенские петухи были с Перкуном в полном согласии: принялись вторить ему голосами и подголосками. Ваня не мог заснуть и подполз к проёму — наверное, до утра ещё далеко… Вдруг он увидел, как дверь избы открылась и из неё, как квашня, вывалилась повитуха, повозилась с замком, подёргала, крепко ли заперто, отворила ворота и выметнулась на улицу. Ваня посидел, подождал: старуха всё не возвращалась, махнул рукой — и пошёл досыпать.

И ещё несколько раз петух принимался кукарекать, Ваня каждый раз просыпался, долго не мог заснуть, а как только засыпал, тут‑то опять раздавалось громоподобное «кукареку–у–у!» куриного бога, которое тут же подхватывалось простыми петухами. Нет, это было просто невыносимо! Шишок же спал как убитый.

Идти решили спозаранку, но Ваню никак не могли добудиться — наконец разбудили. Шишок долго ворчал, дескать, кто рано встаёт, тому бог даёт, а им теперь ничего не светит, учитывая, какое положение в небе занимает солнце. Ваня, косясь на безмятежно шагающего Перкуна, помалкивал. Теряевские куры и в этот день разбегались кто куда от сошедшего с небес повелителя. Поэтому шум, квохтанье, хлопанье крыльев, кудахтанье стояло такое, будто не петух вышагивает по деревне, а медведь.