Похождения Вани Житного, или Волшебный мел - Вероника Кунгурцева

— Да, — спохватилась бабушка, — самого‑то главного я тебе, Ваня, не сказала… В лес ведь я тебя посылаю, в лесу она живёт, Анфиса‑то. — Ваня так и вздрогнул, вспомнив свой первый и последний поход в лес. — Но ты не бойся, — заторопилась, — того, что было, — не будет. Есть у меня оборона от этой окаянной трясовицы, я, когда за тирлич–травой‑то[13] ходила, да не нашла, зато другую травку сыскала — очень она сейчас пригодится, одолень–трава‑то[14]. Одолеет она её, сенную лихорадку эту, не даст к тебе подступиться. Зашила я траву в ладанку, — Василиса Гордеевна надела висящий на долгом шнуре хлопчатый мешочек с мягким содержимым Ване на шею. — Только смотри — не потеряй, а то плохо придётся… Одолень-трава, она много чего одолеть вам поможет, не только девок–трясовиц…

Пока Василиса Гордеевна собирала их в дорогу, Шишок ходил за ней по пятам, давая дурацкие советы насчёт того, что ещё надо положить в котомку.

— Отвяжись! — отмахивалась от него Василиса Гордеевна. — Как бы чего не забыть! А деньги‑то! — хлопнула бабушка себя по лбу.

— Да уж, без денег путешествовать оно как‑то не с руки, — сказал петух, флегматично наблюдавший за сборами. — Вернее… не с лапы.

Василиса Гордеевна подскочила к своей койке, смахнула с неё постель, вытащила перину и, велев Ване принести ножницы, стала вспарывать пуховик. Вся троица собралась вокруг, с интересом наблюдая за происходящим. Взяла перину за концы, встряхнула — и из неё полетели, кружась по комнате, бумажные деньги разных времён. Все бросились их ловить, Шишок поймал несколько купюр, бывших в ходу до реформы 1961 года, Перкун подцепил клювом «катеньку», Ване прямо на плечо слетела облигация государственного займа 1948 года выпуска. Потом он поднял с полу червонец, на котором был нарисован Ленин, ещё совсем недавно эти деньги были в ходу, а теперь на них ничегошеньки не купишь, деньги поменяли, счёт пошёл на тысячи и десятки тысяч. Весь пол оказался засыпан деньгами, которые вышли из обращения.

— Бабаня, а зачем тебе старые деньги? — спросил Ваня, разглядывая червонец.

— Как зачем?! Старые деньги — самые мягкие. Моей перины дороже нет… Я сплю — мне от них тепло. Никакого пуха не надоть.

— Пуха! — возмущённо воскликнул Перкун и нахохлился. Все замерли. — Какая бестактность!..

Василиса Гордеевна, поняв, какой промах сделала, покосилась на петуха и передёрнула плечами:

— Такие все обидчивые… Ничего сказать нельзя — сразу обижаются. Если б у меня пух был в перине, тогда бы ладно — обижайся, так ведь пуха‑то нет!

Осознав, что пуха в наличии действительно нет, петух немного оттаял. Бабушка же, раздвигая деньги клюкой, переворачивая бумажку за бумажкой, нашла наконец то, что искала, подняла, разгладила и подала Ване. Тот протянул уже руку, но Василиса Гордеевна отвела свою и сказала:

— Это не простая, Ваня, денежка — возвратная, верть–тыща называется, она всегда вертается к хозяину. Только гляди, не играй на неё, а то потеряешь навеки… — И он подхватил зелёную купюру, которая была выпущена совсем недавно, вот и год стоял — 1993–й, вот и флаг на куполе — не красный, а новый трёхцветный. Стал дальше разглядывать интересную денежку: с виду ничего особенного, обычная тыща. Свернул и положил в карман. Интересно, почему бабушка не пользовалась ею, а зашила в перину, тратила пенсионные деньги, которые утекали меж пальцев, как вода. Шишок между тем кружил по комнате, с наслаждением шурша по бумажкам шерстистыми ногами. Потом остановился и спросил:

— А скажи ты мне, Василиса, что это за люди такие, которые сносить нас хотят… Ты их знаешь? Где живут? Надо бы прежде с ними разобраться. Это ведь…

Бабушка строго посмотрела на Шишка:

— Не до них сейчас. И адреса у меня этих сносильщиков нету, знаю только, что участковый где‑то за дорогой в новых домах живёт. Дак он человек подневольный, Моголис этот тоже, небось, мелка сошка. А кто там у них решат, я не знаю. Времени даром не тратьте — а прямиком ступайте к Анфисе.

Бабушка повернулась к Ване:

— Значит, Ваня, так и так скажешь, я, мол, внучатый племянник, послала меня сестрица ваша Василиса Гордеевна. И поклон ей от меня, да вот ещё огурчиков солёных я в котомку положила, очень она их любит. А вам пирожков давешних. И… и не бойся её… Ну что ж, — вздохнула Василиса Гордеевна, — пора. Присядем на дорожку.

Все расселись в прихожей на лавке: петух сидел с поджатой лапой, Шишок положил голову на гриф балалайки, Ваня сидел очень прямо и глядел в одну точку, на порог. Порог был высокий и широкий, Ваня любил на него садиться, а бабушка, бывало, сгоняла его оттуда, дескать, нельзя на пороге сидеть — а то навеки уйдёшь в эту дверь.

— Ну, с Богом, — Василиса Гордеевна первая поднялась, и следом за ней все зашебуршились, вставая.

Когда три путника вышли за ворота, долго ещё слышали они, как из раскрытого окошка вслед им несётся:

— Едут добры молодцы во чистое поле, а во чистом поле растёт одолень–трава. Одолень–трава! Не я тебя поливала, не я тебя породила; породила тебя мать сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы–самокрутки. Одолень–трава! Одолей ты злых людей! Одолень–трава! Одолей добрым молодцам горы высокие, долы низкие, озёра синие, берега крутые, леса тёмные, пеньки и колоды…

Глава 11. В путь!

Перед выходом на проспект Ваня оглянулся — изба с бабушкой спряталась среди других изб, Святодуб уже не возвышался над улицей зелёным шатром, и почему‑то Ване показалось, что не видать ему больше 3–й Земледельческой как своих ушей… Ему хотелось завеньгать[15], и он крепился как мог. Спутники его в это время, отойдя в сторонку, о чем‑то совещались. Перкун, искоса глядя на дорогу, по которой туда–сюда сновали машины, расправил могутные крылья и, как дисциплинированный пешеход, дождавшись зелёного света, полетел, едва касаясь лапами проезжей части, на ту сторону. Шишок, ухватившись за Ванину руку, потащил его следом, бормоча:

— Знаешь, хозяин, хочу я экскурсию сделать, дома эти новые посмотреть, давно наруже‑то не бывал.

Ваня же хохотал, как ненормальный, пытаясь выдернуть руку.

— Ты чего? — испугался Шишок. — Щекотуха напала? Где, где она? — заоглядывался по сторонам. Но, кроме машин, ничего не увидел. Увернулись из под самого носа трамвая. Благополучно перескочив рельсы и перебежав оставшийся кусок дороги, оказались на стороне новых домов.

— Руку, руку‑то отдай… Щекотно очень… — хохотал Ваня. — Не могу больше! Хи–хи–хи, — и смахнул набежавшие слёзы.

— А–а, — Шишок отпустил Ванину руку, в недоумении поглядел на свою шерстяную ладонь, провел ею по собственной щеке и тоже захихикал:

— Правда, щекотно.

Перкун уж ждал их на этой стороне, в нетерпении переминаясь на месте.

— Пошли, — решительно потащил всех к девятиэтажным домам Шишок.

— Бабушка сказала поторапливаться, — пытался возразить успокоившийся Ваня.

— Мы быстро — раз–два — и готово!

— Чего — раз–два — и готово? — не понял мальчик.

Подошли вплотную к высоткам, и Шишок принялся выспрашивать у встречных–поперечных, где живёт участковый. Ваня дёрнул его за полосатый рукав:

— Ты чего?! Зачем нам к нему? Бабаня не велела…

— Бабаня не веле–ела! — передразнил его Шишок. — Чего ты за бабушкин подол уцепился — никак не отстанешь. Кто в доме хозяин?!

— В настоящее время, — вмешался в разговор важно выступающий рядом с ними Перкун, — существует теория равноправия полов. Поэтому весь вопрос в старшинстве.

— Равноправие полов… Это ты в своём курятнике устанавливай равноправие полов. А если брать по старшинству, я тут среди вас самый старший, и, значит, я — командир. Все за мной!

Встречные точного адреса не давали, но указывали большей частью в одну сторону. Подошли к очередному дому, у подъезда сидело несколько гревшихся на солнышке старушек, одна из них качала коляску с младенцем. Шишок подкатился к старушонкам и спросил, где проживает участковый. Кумушки с подозрением покосились на его полосатую пижаму, уставились на медаль, вытаращили глаза на петуха и дружно покачали головами, дескать, знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Шишок скроил плаксивую рожу и запричитал:

— Бабушки–старушки, милостивые вы мои, мамка папку сковородкой убила — милицию ищем!

— Где, где–ко–ся? — повскакали старушки, глаза у них загорелись огнём любопытства.

— Да вон тама, в избах. На той стороне… Лежит батя с проломленной башкой, кровищи — вся кухня залита! Не знаю, чего и делать… А мамка без скальпа осталася.

— Как это? — офонарели старушки.

— Так. За косу по всему дому таскал, и скальп снялся… Вместе с косой.

— Индеец, что ли, он у тебя? — спросили уважительно старушки.