Грибница - Дикий Носок

с потрескавшейся черной рукояткой, вонзился в её расплывшуюся, покрытую старческой «гречкой» кисть, пришпилив к столу, и закачался на манер часового маятника. Не в силах осознать произошедшее в первый момент, Аполлинария следила глазами за его движениями: туда-сюда, туда-сюда. Под ладонью стало мокро и горячо, потом из-под нее вытекла темно-красная струйка, сформировала лужицу на краю стола и тягуче закапала на пол. Пострадавшая открыла рот и заорала: «Помогите! Убива …».

Только это и успела. Сокрушительный удар в челюсть, такой желанный и долгожданный для Петровича, высвобождающий, наконец, все переполнявшие его по отношению к любимой теще чувства, – бросил ее спиной на стол, а затылком в кухонный шкафчик, отчего дверца последнего треснула, а голова, оказавшаяся прочнее, – нет. Ноги у Аполлинарии Семеновны ослабели, и она грузно осела на пол, прямо в собравшуюся уже там кровавую лужицу. Её вставную челюсть от удара скособочило так, что и дышала она с трудом, и рот закрыть не могла. Вместо слов и вовсе получалась какая-то каша. Чувствовавшей ранее свое безусловное моральное превосходство над зятем, ей и в голову никогда не приходило его опасаться. Поэтому сейчас она пребывала в ужасе. Все-таки эффективность грубой силы была неоспорима.

Петрович же был изумлен результативностью нового способа взаимоотношений с тещей. Почему он раньше этого не сделал? Что его сдерживало? Ошалело улыбаясь, он присел на корточки рядом с ней и заботливо поправил задравшийся халат. Аполлинария Семеновна смотрела на него вытаращенными глазами размером с блюдце и молчала. Вот такой: испуганной, молчащей, вжимающейся спиной в кухонный стол при его приближении, она нравилась зятю гораздо больше. Озорно подмигнув, спросил: «Что, поджала хвост, старая калоша? Вот так с тобой всегда надо было, с самого начала. Ты бы у меня во где сидела.» И сжал у нее перед носом кулак.

Тещу Петрович недооценил. Да, испугалась. Да, оробела поначалу. Даже голосить начала. Но опомнилась. Волосатый зятев кулак, сунутый под нос, как ни странно, её и отрезвил. Не сводя глаз с его дурашливой физиономии, Аполлинария Семеновна поправила зубной протез во рту свободной рукой, сглотнула и неожиданно спокойным голосом сказала: «Накося, выкуси, хамло деревенское.» С этими словами она выдернула со стола руку вместе с воткнутым ножом, резким движением вытащила его из кисти и, коротко замахнувшись, воткнула зятю в щеку. Тот взвыл и опрокинулся назад. Аполлинария встала сначала на четвереньки, потом поднялась на ноги и со всей возможной резвостью бросилась к дверям.

Злополучный чайный гриб, до сего момента спокойно валявшийся на полу, склизкой ловушкой попал ей под ноги и был раздавлен всмятку этой носорожьей тушей, упавшей вследствие происшествия навзничь на спину. У оглушительно грохнувшейся Аполлинарии Семеновны потемнело в глазах. На мгновение на кухне воцарилась тишина. Только поэтому оба гладиатора и услышали тонкое, приглушенное хихиканье, которое бывает, когда зажимаешь руками рот, стараясь не расхохотаться в голос. В дверях стояла Светочка и действительно зажимала рукой в серой вязаной перчатке рот. Что смешного находила она в побоище – потеки крови на столе и на полу, барахтающуюся в луже маму или мужа, вытаскивающего нож из щеки? Было непонятно. Однако глаза у Светочки последний раз горели так ярко, когда они с мужем тайком от мамы расписались.

Дыра в щеке у Владимира была болезненной, кровь сочилась и стекала по шее за воротник, но в азарте он не обращал на все это внимания. Со звериным рыком навалился он на тещу и принялся душить. Толстая шея хорошо раскормленной Аполлинарии Семеновны обхвату не поддавалась. Теща, в свою очередь, не растерялась и, повыпучивав немного глаза, сообразила воткнуть указательный палец аккурат в дыру в зятевой щеке. Словно шар в лузу загнала. Петрович снова взвыл и отпрянул. Не теряя ни секунды, Аполлинария поднялась на четвереньки и шустро поползла в коридор. От дочери помощи ждать не приходилось. Похоже, Светочка окончательно сбрендила. По-прежнему хихикающая, она посторонилась, но матери помочь и не подумала.

Зять нагнал Аполлинарию, когда голова ее уже ткнулась в бочку с водой, а колени еще не преодолели порог. Схватил за лодыжки и бесцеремонно потащил обратно. Кричать женщина больше и не думала. На глупые крики не было времени, нужно было действовать наверняка. Она позволила втянуть себя обратно в комнату не сопротивляясь, экономя силы и пряча под грудью топор, которым кололи лед в бочках. Его она успела ухватить в коридоре. Уморившийся зять сопел, точно злобный бык.

Оказавшись снова на кухне, Аполлинария крутанулась на спину, приподнялась и, держа тяжелый топор двумя руками, молча, точно японский ниндзя, нанесла удар. Зять отпрянул. Топор вонзился в его бедро, но неглубоко, а слегка, вскользь, и тут же упал на пол.

«Ах ты, стерва!» – возмутился Петрович, подхватил упавший топор и рубанул тещу. Выставившая перед собой руки Аполлинария взвыла пожарной сиреной, когда кисть ее руки, та самая, многострадальная, уже продырявленная ножом, отделилась и плюхнулась ей на грудь.

Светочка залилась радостным смехом, хлопая в ладоши. Владимир тепло улыбнулся жене и поклонился на манер услужливого официанта. Мол, любой каприз за Ваши деньги. Точнее, улыбку. Потом вновь поднял топор и опустил обухом на лицо ненавистной тещи. После этого слышен был только Светочкин смех, да плюханье крови по стенам, когда он разделывал тещину тушу на куски.

***

Бальзаковский возраст каждый понимает по-своему. И неважно, что там имел в виду вышеозначенный Оноре де Бальзак.

Клавдия Петровна Пухова пребывала в цветущем возрасте 45 – ягодка опять. Годы добавили к ее бокам и бедрам пару десятков килограммов, которые она вовсе не считала лишними, а в улыбку – несколько сияющих золотом коронок, демонстрирующих благосостояние буфетчицы. Насмерть завитая и начесанная «хала» на голове добавляла ей недостающего роста и самомнения. Чувство собственного достоинства у Клавдии Петровны было размером с Эверест.

Томясь в одиночестве, на мужчин Клавдия Петровна смотрела свысока, коля им глаза торчащим на манер взведенной боеголовки внушительным бюстом. Мало кому из мужиков удавалось пройти ее внутренний кастинг. Один плюгав, даже смешно представить рядом с собой такого. Второй робок, точно тургеневская барышня, того и гляди самой его придется защищать от бродячих собак. Третий чересчур горбонос. Не нос, а горный перевал. Может еще и ножик за пазухой имеется. Что за мужики нынче пошли? Измельчали вконец, как блохи на худой собаке. Так и жила Клавдия Петровна Пухова не в силах совместить ожидания с реальностью.

Мужской интерес к себе Клавдия чуяла, будто охотничья собака волчье лежбище. К сожалению, с годами нюху ее доводилось работать все реже и реже, так что чутье