Александр Солоник - киллер на экспорт - Валерий Карышев

Где-то далеко, в неком условном, словно бы ирреальном, выдуманном мире оставалась бескрайняя заснеженная Россия с ее зонами, пересылками и централами. Где-то была огромная суматошная Москва с ее бандитами, блатными и ворами в законе, ментами, РУОПом, «конторой», прокуратурой, мрачным следственным изолятором «Матросская тишина», где он, Александр Македонский, еще несколько месяцев назад ожидал суда и смертного приговора.

Перемены последних месяцев впечатлили настолько, что все чаще и чаще Македонский задавал себе вопрос: а может, всех этих страшных, странных и неправдоподобных событий в его жизни на самом деле и не было? Может быть, все происшедшее лишь приснилось ему, может быть, это случилось и не с ним вовсе, а с кем-то другим, а он, Солоник, узнав обо всем из книги или фильма, вбил себе в голову, что это и была его жизнь?!

Да и не киллер он никакой, а немолодой уже, степенный и далеко не бедный человек, решивший провести остаток жизни в тепле и неге солнечной Эллады, у желтых камней древнего Парфенона…

Но безукоризненно исполненный паспорт на имя греческого гражданина Владимироса Кесова, огромный оружейный арсенал, хранившийся в подвале под тихим коттеджем, и мобильный телефон, иногда говоривший сухим голосом серенького чекистского Куратора, убеждали в обратном: он, Александр Сергеевич Солоник, наемный убийца, марионетка в чужих руках, человек, купивший жизнь самой дорогой ценой — собственной свободой.

А иногда случалось и наоборот. Вечерами, спускаясь в подвал проверить и почистить оружие, Саша прицеливался из «АКСа» или снайперской винтовки в темный угол, подолгу размышляя — чье исполнение могут заказать ему в следующий раз. Ведь Коновал наверняка был не последней его жертвой, наверняка будут и еще.

Разумеется, будут. И теперь, в конце 1995 года, эти люди ни о чем не подозревают: гребут под себя деньги и фирмы, дербанят коммерсантов, разбираются с конкурентами, назначают «стрелки», ходят по саунам, трахают телок, пьют, веселятся, строят планы на далекую перспективу, не зная, что планам этим не суждено сбыться.

В такие минуты киллер снова становился уверенным в себе. Заключительную точку в жизни этих пока неизвестных людей поставит именно он, а стало быть, он, Саша, хозяин их судеб. Считать себя вершителем чужих жизней — самое большое искушение. Солоник, все более проникаясь собственной значимостью, был уверен, что дальнейшее его существование в конечном итоге сложится столь же благополучно, как и до приезда в Грецию.

Алена, неотступно бывшая при нем, казалось, все понимала, но никогда не задавала лишних вопросов. Лишь взгляд ее сделался беспокойнее и пронзительнее да тонкая сеть морщинок ложилась у глаз. Иной раз, спрашивая Солоника о чем-то мелком, малосущественном, она внезапно смолкала на полуслове.

Тогда, в конце 1995 года, Македонский любил бывать в одиночестве. После посещения спортзала и стрелкового тира садился за руль белоснежного джипа, отъезжал подальше и, оставив машину где-нибудь в оливковой или апельсиновой роще, подолгу бродил по пологим горам. И, наверное, сотни и тысячи раз задавал себе один и тот же вопрос — кто же он на самом деле? Таинственный киллер-одиночка, каковым его представляли в России? Жестокий боевикчистильщик из шадринской преступной группировки? Послушный агент-ликвидатор, каковым был на самом деле, или же простой курганский парень, волею судеб оказавшийся и тем, и другим, и третьим, парень, жизнь которого по большому счету все-таки не сложилась?!

Наверное, последнее утверждение было ближе к истине.

А вывод был однозначным: его, великого и ужасного киллера, рано или поздно убьют. Вечерние размышления в подвале-арсенале с «АКСом» или снайперской винтовкой в руках — не более чем самоуспокоение. Солоник был достаточно умен, чтобы понимать очевидное. Еще на зоне под Ульяновском он хорошо запомнил древнее латинское изречение, часто встречающееся у блатных в виде татуировок: Memento more — «помни о смерти».

Эти слова как нельзя лучше характеризуют состояние профессионального наемного убийцы. Уж если он живет благодаря чужой смерти, стало быть, по всем законам должен помнить и о том, что смертей сам. Может быть, в большей степени, чем другие живущие на Земле.

И уж если кому-то так скоро суждено поставить точку в его судьбе, то надо успеть насладиться жизнью, испытав все удовольствия, которые она только может предоставить. А уж если рядом с тобой любимая женщина, которая, бросив все, приехала к тебе, то почему бы не сделать и ее жизнь легкой и красивой?!

Если его смерть неизбежна, стоит ли о ней думать? В такие минуты Македонскому жадно хотелось жить, получать удовольствия, наслаждаясь сегодняшним днем, не вспоминая о том, что наступит завтрашний день.

И хотелось, чтобы рядом была Алена. В один из теплых ноябрьских вечеров, после плановой встречи с Куратором, Македонский вернулся домой. Алене показалось, что он выглядел немного спокойней, чем обычно.

— Собирайся, через три дня отправляемся в большой круиз, — Саша небрежно бросил на стол два билета и кредитную карточку. — Испания, Франция, Лазурный берег, Монте-Карло. Отдохнем, повеселимся!

Удивительно, но Алена не высказала особой радости по поводу грядущего отдыха и веселья. Лишь спросила осторожно:

— У тебя в ближайшее время не будет никакой работы?

— Нет, — не глядя на нее, произнес Саша, и по его помрачневшему лицу девушка поняла, что напрасно задала этот вопрос.

Вечер накануне отъезда выдался лунным. Безжизненный свет заливал веранду коттеджа. Хозяева пили вечерний чай, мирно беседовали. Александр строил грандиозные планы, рассказывал, куда он еще хочет повезти Алену, какие впечатления желает получить, что ей подарить и где сфотографироваться. Мания «фоткаться» у памятных мест неискоренима у всех провинциалов.

Девушка молчала, лишь изредка бросая на Солоника короткие и странные, как ему показалось, взгляды.

— Саша, а если бы ты все бросил и мы уехали куда-нибудь насовсем… Понимаешь? — горячая сухая ладонь девушки легла на его руку.

— Куда? — не глядя на нее, спросил он глухо.

— Ведь у тебя есть деньги, мы можем исчезнуть… Насовсем, понимаешь?

Наигранная веселость тут же исчезла с лица Солоника.

— Исчезнуть? Это невозможно. Ты многого не знаешь, не понимаешь… А все рассказать я тебе не могу, не имею права!

Тонкие ноздри Алены задрожали, миндалевидные глаза вспыхнули холодным блеском, голос дрогнул. Казалось, еще чуть-чуть, и она расплачется.

— Саша, я до сих пор не могу понять, кто ты на самом деле? Куда ты так часто пропадаешь? Что это за странный русский, который часто звонит тебе на мобильный телефон? Почему у нас в подвале так много всякого оружия? За что тебе платят такие огромные деньги? И вообще — чем ты занимаешься?

Солоник не ответил — над столом повисла тяжелая, томительная пауза.

Они молчали бесконечно долго, и эта пауза, полная внутреннего напряжения, окончательно сокрушила Алену.

Первым нарушил молчание Солоник.

— Ничего, все будет нормально, — наконец бросил он классическую фразу, свидетельствующую о попытке самоуспокоения и нежелании думать о будущем, — все будет хорошо…

На следующий день они отбыли самолетом в Испанию. Круиз обещал быть долгим: средиземноморское побережье Испании и Франции с заездом в Монте-Карло. В Коста-Браво Солоник несколько раз звонил какому-то русскому, общался с ним на непонятном конспиративном языке, но Алена, бывшая в этот момент рядом с Сашей, больше не задавала ему никаких вопросов…

Нигде время не тянется так мучительно медленно, как в тесном замкнутом пространстве. А особенно — в тюремной камере.

Все друг о друге знают все, что можно: жена, дети, родственники, болезни, биография, чем занимался на «волняшке», какие сроки кому грозят, как кошмарят следаки на допросах и какую статью шьют. И каждый день одни и те же впечатления: подъем, баландер с тележкой, чай, иногда — баня, но куда чаще — вызовы на допрос.

И разговоры, разговоры… Как ни странно, Свечников особо не тяготился своим нынешним положением. Время работало на него, и теперь, сидя в «Петрах», он был уверен, что решит все свои проблемы на воле после неизбежной скорой «откидки».

Через несколько дней после того, как Свеча получил «маляву» от Шмеля, он завел осторожный разговор с Конвертом. Этот человек был несомненным знатоком блатных понятий, и бригадир урицких, знавший о понятиях лишь понаслышке от покойного брата да немного от пацанов своей бригады, впитывал их в себя, как губка воду.

— А чем это Шмель перед тобой провинился? — спросил брат покойного Глобуса.

Конверт вкратце рассказал. Сидели с братвой в каком-то кабаке, подъехали эти самые беспредельщики-спортсмены, вели себя шумно, вызывающе и нагло. Виталик сделал им справедливое замечание: пацаны, нельзя же так, не одни вы тут. А березовские быки, у которых Шмель был старшим, на его кентов наехали. Одному руку вывихнули, другому глаз подбили и ребро сломали, а ему, Конверту, пришлось удариться в бега.