Тренировочный день 4 (СИ) - Хонихоев Виталий

Да, он может воспользоваться послезнанием и захватить Комбинат. Может не только Комбинат, а еще, скажем — Гормолзавод. И мясокомбинат, где делают колбасу и тушенку. Захватив предприятия — продать половину оборудования и сырья в Китай и закупить десять вагонов шмоток, тех же китайских джинсов и термосов, продать их тут, параллельно сделав кооператив, который стал бы гнать спирт, разводить его и делать водку. Стать мэром Колокамска, дружить с прокурором и главой Верховного Суда области, ходить с ними в сауну и ржать над их тупыми шуточками. Ах, да, сперва придется ходить в сауну с «братками», которые вырастут как грибы после дождя, быстро вырастут, быстро наберут силу и точно так же быстро — перестреляют друг друга или уедут на долгие срока. Но большинство все же умрет — кто от паленой водки и наркоты, кто от взрыва в заминированной машине, кто от пули киллера. И ради чего? Ради пачки денег и «уставшей» БМВ второй свежести? Ради того, чтобы проституток в сауну вызывать?

Наверное, я уже уставший, думает Виктор, разглядывая ломтик лимона, плавающий в его фарфоровой чашке с чаем. Наверное, пожив один раз вот так — мне не охота повторять тот же путь. Карабкаться за деньгами и успехом. Все время чего-то бояться, несмотря на то что добился, что выбился, что в конечном счете у него все было. Сперва — пули в голову, потом — налоговой проверки и прокуратуры… затем — болезни и старости. Свою жизнь он прожил, потеряв самое главное. Как граф Монте-Кристо решил сперва добиться богатства, славы и успеха, а потом — с триумфом вернуться, чтобы Яна поняла, кого именно она потеряла. Эта вот фантазия долгое время тешила его самолюбие… пока он не узнал, что она умерла. Он — всего добился, всем все доказал, вот только ее уже не было…

— Ты чего такой смурной, э? — толкает его локтем Гоги Барамович: — такой красавица с тобой рядом, а ты грустинку поймал, а? Пэрэживаешь что она с тобой ненадолго? Я и сам за тэбя пэрэживаю, понимаешь…

— Да, нет, все нормально. — говорит Виктор и улыбается, показывая, что с ним все в порядке. Как там говорил Экклезиаст — многие знания, многие печали. Дай птице, поющей в небесах познать хоть толику человеческой мудрости, и она тотчас упадет замертво, ну или сопьется. Будет сидеть дома, пырится в стенку и задумчиво смолить папиросу перед пустым стаканом и початой бутылкой водки. Потому что в восемьдесят шестом, например будет взрыв четвертого энергоблока на Чернобыльской АЭС. Предупредить об этом? Даже если не думать о своей собственной безопасности и безопасности людей, которые близки к нему — это бесполезно. Насколько он помнит, какой-то из руководителей выйдя в ночную смену дал нагрузку больше, чем следовало бы и в результате реактор взорвался. Кого предупреждать? Позвонить на АЭС? Никто ему не поверит, а вот органы могут и заинтересоваться. Все что ему остается — наблюдать как все происходит и стараться прожить свою личную жизнь. Как там — тьма и зло непобедимы, несите свет. Прожить свою жизнь так, чтобы не добавить тьмы и злобы, чтобы принести толику света. И поэтому он не станет захватывать Комбинат во время приватизации. В прошлой жизни он и так сделал много чего такого. Он знает, как это делать. Как вести людей за собой, как обманывать на голубом глазу, как давить и все эти четыреста относительно честных способов отъема имущества. Чего он не знает — так это как прожить жизнь без сожалений, наслаждаясь ее течением и никогда не совершая ничего, о чем можно было бы сожалеть. Как говорят в Индии — когда ты родился, ты — плакал, а все вокруг улыбались. Так вот, жизнь нужно прожить так, чтобы когда ты умирал — все вокруг плакали, а ты — улыбался.

— Вот скажи мне, Гоги Барамович. — говорит Виктор: — как прожить жизнь чтобы не сожалеть ни о чем?

— Ну тут, Вить, два подхода существует. — важно разглаживает усы сосед: — первый солипсический, вон как Маринка живет.

— А? — поднимает голову Марина: — точно! Солипсический. Все вокруг иллюзия, в мире присутствую только я. А вы все мне кажетесь. Я вообще может мозг на тарелочке а ко мне провода подведены, чтобы иллюзии галлюцинировать. Правда почему такая скучная иллюзия и где мои розовые единороги и принц на черной «Волге» — непонятно. Светка, давай быстрее, опоздаем очередь занять, все расхватают.

— Вот. — говорит Гоги: — то есть просто не сожалеть ни о чем и все. Все равно иллюзия. А второй — социалистический. То есть никогда не делать ничего, чтобы с твоей собственной совестью не в ладу было. А уж как ты с ней договоришься — твое дело. В этом же конкретном случае, товарищ Полищук и думать нечего. Переезжай к Лиле и все тут. Народ так сказать не против. А воля народа — воля партии.

— А? — немного сбитый с толку Виктор оглядывается: — ты о чем?

— Ты ж меня спрашивал — переехать тебе к своей зазнобе или нет? Понимаю, для мужчины жить на квартире у девушки — неудобно и не по-мужски. Свою квартиру нужно. Но у нас же социализм, как там говорили классики марксизма и диалектики — все глубже стираются грани между городом и деревней, между мужчиной и женщиной… так что не забивай себе голову. Переезжай.

— Да, Вить, переезжай. Владимир Ильич рад будет. — кивает Лиля и поворачивается к Светлане: — Свет, ты за моим хомяком присмотришь на выходных? Я вроде с Лизой договаривалась, соседской девчонкой, но она тоже с нами едет. Так что…

— У тебя опять дома бардак? — хмурится Светлана: — полы тебе снова мыть я не буду. Свинюшка ты Бернгштейн. У Витьки в комнате и то не так засрано, как у тебя.

— Светка, соглашайся! — встревает Марина: — на выходные в отдельной квартире зависнем!

— Лиля, они у тебя там бардак устроят, ты что! — всплескивает руками тетя Глаша: — ни в коем случае! Еще и приведут кого…

— А пускай приводят. — легкомысленно машет рукой Лиля: — после Светы дома всегда порядок, она даже полы моет. В прошлый раз ковер выбила, правда вместе с хомяком…

— Я сказала, что полы мыть не буду. — складывает руки на груди Светлана: — ключи давай. И с тебя коробка шоколадных конфет, поняла?

— Поняла-поняла. — кивает Лиля: — там, на schrank… на шкафу есть несколько, возьмешь сколько нужно.

— Здравствуйте. — раздается голос, и все затихают. Поворачиваются к двери в коммунальную кухню. В дверях стоит высокая девушка в летнем плаще и темных очках на пол-лица, ее голова покрыта платком и вначале кажется, что это какая-то Грета Гарбо или там Брижит Бардо и Орнелла Мути — настолько такой вот наряд чужд атмосфере коммунальной кухни. Стоящий у окна Батор громко сглатывает. Девушка снимает темные очки, и Виктор наконец узнает Юлю Синицыну.

— Бергштейн, я тебя долго ждать внизу буду? — говорит она: — договорились же в шесть двадцать. А сейчас уже… шесть двадцать пять.

— Юля пришла! — ликует Лиля Бергштейн: — мы уже опаздываем, да?

— Безнадежно. — опускает руку с темными очками Юля и окидывает всех взглядом: — чай пьете? Собирайтесь, оба, ну! Пять минут, время пошло.

— … эээ, доброе утро, девушка… — начинает было Батор, но Юля смеривает его взглядом с головы до пят и качает головой.

— Нет. — говорит она.

— Что? А я еще ничего и не предложил…

— Нет. Вероятность ноль целых и ноль десятитысячных. — говорит Юля и поворачивается к Виктору с Лилей: — жду вас в машине, поторопитесь.

Она уходит. Виктор поспешно допивает свой чай и встает, ему нужно спешить. За спиной Батор спрашивает у Гоги Барамовича, что «вероятность ноль целых и ноль десятитысячных» — это же не совсем отказ, верно? Значит за пределами десятитысячных процента есть вероятность скажем в девять стотысячных, а вот какова вероятность что скажем пуля в пулю точно попадет в бою? Еще меньше! А он, Батор в музее лично вот такую пулю видел, которая в пулю врезалась! Значит есть вероятность! Светлана нарочито громко фыркает и уходит из кухни, потащив Марину за руку.

— Света! Куда! А ключ! — торопится за ней Лиля: — погоди! Ключ возьми!

— Дурак ты Батор. — веско говорит Гоги Барамович: — за десятью зайцами погонишься — по голове от всех получишь.