От неолита до Главлита - Арлен Блюм

— Ну, тогда другое дело, — ласково сказала она. — А почему вы не женитесь?

— Да как вам сказать, — замялся я. — Некогда жениться-то. Всё рассказы пишу… Так разве, на скорую руку это… как его… — потупил я глаза. — А во-вторых, где её, невесту-то, взять?

— Ну, — улыбнулась она, прищуривая свои очаровательные глазки. — За вас всякая пойдёт… Вы очень симпатичный… Очень, очень!..

— Извиняюсь… А вот почему вы замуж не выходите, такая красотка? — осмелел я, и чувствую — страшно заклубилась кровь во мне.

Она тоже замялась, склонила голову набок и ужасно обольстительно улыбнулась мне. Тут совершенно вылетело у меня из головы, что она цензура: я усиленно задышал, в то же время обдавая её двусмысленным любовным взглядом.

— Итак, ваш рассказ пойдёт, — вдруг проворковала она, голос её дрожал, пышная грудь вздымалась, сначала медленно, потом быстрей, быстрей.

— Неужели пойдёт?! — трагически заломил я руки. — Без всяких изменений? Ни одной строчки?!

— Да, да, не волнуйтесь. Ну, может быть, какое-нибудь словцо я переверну. Не забывайте, что я человек партийный.

«Мари Ванна! Мари Ванна!!!..» — и у меня впервые потекли обильные слезы радости прямо на пол.

Я вышел с высоко поднятой головой, громко сморкаясь и, на этот раз, пуская огромные кольца дыма. В сердце моём горела сильная, глубочайшая к ней любовь. И будучи сознательным, я твёрдо решил: если рассказ пройдёт, женюсь на ней, женюсь. Да здравствует любимая мною, мудрая цензура!.. Всё было на своём месте, всё, всё, дословно, даже те строки, где баба ругала советскую власть.

Лишь в самом конце рассказа, и то на законном основании, согласно идеологии, восклицание проходящего старика, а именно «Боже правый» — было заменено: «Боже левый».

1926

Попытки напечатать в советское время сакральные («тошнотворные», по выражению цензорши) слова с прописной буквы доставляли немало цензурных неприятностей издательствам и авторам; в дореволюционное время — напротив: запрету подвергались издания, в которых они напечатаны со строчной. С другой стороны, тогда же внимательно следили за тем, чтобы ни в коем случае с большой буквы не печатались имена нарицательные «земных существ». Так, по этой причине серьёзные неприятности могла испытать первая книга Александра Блока «Стихи о Прекрасной Даме» (М.: Гриф, 1905), поскольку духовная цензура непременно обнаружила бы в ней «кощунство» — заглавные буквы в словах «Дева-Заря», «Вечная Пречистая Жена», «Закатная Таинственная Дева» и т. п., обращённые к невесте, а затем жене поэта — Л. Д. Менделеевой-Блок. Сохранить их удалось только благодаря уловке московских друзей Блока, пославших книгу на цензуру в Нижний Новгород, где капризною волею судеб очень краткое время должность «отдельного цензора» занимал Э. К. Метнер (брат известного композитора), пламенный почитатель поэзии Блока. Именно этим объясняется тот странный факт, что на книге, вышедшей в Москве, стоит отметка: «Разрешено цензурою. Нижний Новгород».

В советское же время дошли до того, что список опечаток, помещённый в конце книги Б. В. Томашевского «Русское стихосложение. Метрика» (Пг.: Academia, 1923), ограничивался таким предупреждением: «Стр. 18, 48, 55, 63, 87–88 — напечатано Бог, следует бог. Стр. 53, 88 — напечатано Господь, следует господь. Стр. 84 — Оною, следует оною. Стр. 84 — Ею, следует ею». На этих страницах находятся примеры стихотворной метрики, почерпнутые у русских поэтов девятнадцатого века, в частности у Лермонтова («Ночь тиха, пустыня внемлет Богу»). Начиная с этого времени даже в академических изданиях русских классиков «большие» буквы заменялись «маленькими». Ещё курьёзнее звучит особое примечание «От издательства», напечатанное — по-видимому, по настоянию цензора — на отдельной странице в «Мистериях» Байрона (Перевёл с английского размером подлинника Густав Шпет. Вступит, ст. и комментарии П. С. Когана. Отв. ред. А. В. Луначарский. М.: Academia, 1933): «Слова бог, господь, ангел, змий и т. п., в согласии с подлинником, набраны в этой книге с прописной буквы в тех случаях, когда они обозначают определённых лиц, хотя бы последние не выступали на сцене, а лишь упоминались персонажами мистерий. Отдельные отступления от этого правила являются упущениями со стороны технической редакции» (то есть велено считать «опечатками». — А. Б.). Академик А. Д. Александров как-то заметил по этому поводу: «Они пишут Бога с маленькой буквы, потому что боятся — вдруг с большой буквы Он начнёт существовать»[82].

В ЭПОХУ БОЛЬШОГО ТЕРРОРА

«Собачье сердце» глазами Шарикова

«Год великого перелома» (точнее — перешиба) обозначил переход к не виданной в истории эпохе единомыслия, вернее — едино-безмыслия. Все частные и кооперативные издательства к 1929 году были удушены мерами политического и экономического характера, крайне ужесточены были цензурные правила, началась полоса откровенного террора.

В январе 1931 года в Москве состоялось секретное «Совещание заведующих крайобллитами», на котором были подведены итоги и намечены «перспективы на будущее». Центральное место в нём занял доклад начальника Главлита Лебедева-Полянского «О политико-идеологическом контроле над литературой в период реконструкции»[83]. Приведём некоторые фрагменты стенограммы этого доклада и заключительного слова главы Главлита. Не вдаваясь в подробное комментирование, обратим лишь внимание на хамский, ставший модным в это время партийно-доверительный стиль речи Полянского — ведь сказана она в своём кругу, где стесняться чего-либо уже не нужно — и её примитивно-демагогический характер, не без потуг на остроумие, что делает её ещё более омерзительной. Местами кажется, что произнесена она не профессиональным литературоведом и будущим полным академиком, а персонажем из рассказов Зощенко или Полиграфом Полиграфовичем Шариковым, который после очистки города от бродячих животных перешёл (точнее — брошен был партией) на очистку литературы.

Игры с интеллигенцией, в том числе с писателями-попутчиками, закончились, всё названо своими именами. Через три года все литераторы будут согнаны в единый Союз советских писателей, особый департамент «Министерства правды».

Из доклада Лебедева-Полянского

В истории Главлита за 9 лет было два периода: 1-й (с 1922 г.) — переход к Нэпу от военного коммунизма и 2) период реконструкции социалистического хозяйства.

В первый период Главлит центральное внимание уделял частным издательствам. (…) Главлиту и его работникам приходилось искать враждебную идеологию именно в этих издательствах, и наше государственное издательство, издательство советских учреждений, естественно, отодвигалось на второй план. Терпели альманахи, выступающие с враждебных позиций, в которых сотрудничали такие лица, как Айхенвальд[84].

Это не было ошибкой Главлита, это была определённая политика, с которой мы начали, и вот от этой политики мы пришли к сегодняшнему дню, когда политика Главлита уже совершенно противоположна.

Сама политика тоже вырабатывалась постепенно. На первых порах в нашей политике было много элементов воспитательного характера. Мы ставили задачу воспитания писателя, приблизив его к Советской власти. Особенно это имело большое значение в области художественной литературы. Мы очень долго возились с такими писателями, как, например, Булгаков. Мы всё рассчитывали, что Булгаков как-нибудь сумеет перейти на новые рельсы, приблизиться к советскому строительству и пойти вместе с ним попутчиком, если не левым, то хотя бы правым или средним, или каким-нибудь другим. Но действительность показала, что часть писателей пошла с нами, а другая часть писателей, вроде Булгакова, не пошла и осталась самой враждебной нам публикой до последнего момента.

Суть нового подхода. Если раньше мы сосредотачивали внимание на враждебных нам элементах, которые находились вне наших рядов, то теперь, в период развёрнутого наступления социализма, нам придётся уделять очень много внимания тем политическим линиям и той идеологической позиции, которые развёртываются в наших рядах. Нам приходится цензуровать самих себя. Таким образом, будет двойной контроль. И когда мы и наши уполномоченные будем просматривать издания нашего ОГИЗа[85] и издания наркоматов, то мы, естественно, не будем искать там голой контрреволюции, которую мы искали в частных издательствах.

Поэтому центр будет сейчас переноситься на строгое выполнение генеральной линии Партии. (…)

Главлит должен способствовать тому, чтобы печать умела провести эту линию. Нужно очень внимательно смотреть и следить за теми направлениями, колебаниями и уклонами, которые существуют в нашей печати. (…)