Том 3. Поэмы 1905-1922 - Велимир Хлебников

<1919–1920>, 1921

Ночь в окопе*

Семейство каменных пустынницПросторы поля сторожило.В окопе бывший пехотинецРугался сам с собой: «Могила!Объявилась эта тетя,Завтра мертвых не сочтете,Всех задушит понемножку!Ну, сверну собачью ножку!»Когда-нибудь Большой МедведицыСойдет с полей ее пехота,Теперь лениво время цедитсяИ даже думать неохота.«Что задумался, отец?Али больше не боец?Дай затянем полковую,А затем на боковую!»Над мерным храпом табунаИ звуки шорохов минуя«Международника» могучая волнаСтепь объяла ночную.Здесь клялись небу навсегда.Росою степь была напоена.И ало-красная звездаОколыш украшала воина.«Кто был ничем,Тот будет всем».Кто победит в военном споре?Недаром тот грозил угломМосковской брови всем довольным,А этот рвался напроломК московским колокольням.Не два копья в руке морей,Протянутых из севера и юга,Они боролись: раб царейИ он, в ком труд увидел друга.Он начертал в саду невест,На стенах Красного Страстного:«Ленивый да не ест».Труд свят и зверолова.Молитве верных чернышейИз храма ветхого изгнав,Сюда войны учить уставСозвал любимых латышей.Но он суровою рукойДержал железного пути.Нет, я не он, я не такой!Но человечество – лети!Лицо сибирского Востока,Громадный лоб, измученный заботой,И, испытуя, вас пронзающее око,О хате жалится охотою.«Она одна, стезя железная!Долой, беседа бесполезная.Настанет срок, и за царемИ я уйду в страну теней.Тогда беседе час. УмремИ всё увидим, став умней.Когда врачами суеверийМои послы во тьме пещерыВскрывали ножницами мощиИ подымали над толпойПерчатку женскую, жилицуИскусно сделанных мощей,Он умер, чудотворец тощий.Но эта женская перчаткаБыла расстрелом суеверий.И пусть конина продается,И пусть надсмешливо смеетсяС досок московских переулковКривая конская головка,Клянусь кониной, мне сдается,Что я не мышь, а мышеловка.Клянусь ею, ты свидетель,Что будет сорванною с петельИ поперек желанья БогаЗастава к алому чертогу,Куда уж я поставил ногу.Я так скажу – пусть будет глупоОно глупцам и дуракам,Но пусть земля покорней трупаМоим доверится рукам.И знамена, алей коня,Когда с него содрали кожу,Когтями старое казня,Летите, на орлов похожи!Я род людей сложу как частиДавно задуманного целого.Рать алая! твоя игра! Нечисты мастиУ вымирающего белого».Цветы нужны, чтоб скрасить гробы,А гроб напомнит, мы цветы…Недолговечны, как они.Когда ты просишь подыматьПоближе к небу звездочетаИли когда, как Божья Мать,Хоронишь сына от учета,Когда кочевники прибыли,Чтоб защищать твои знамена,Или когда звездою гибелиГрядешь в народ одноплеменный,Москва, богиней воли подымаяНад миром светоч золотой,Русалкой крови орошаяБагрянцем сломанный устой,Ты где права? ты где жива?Скрывают платья кружева,Когда чернеющим глаголемТы встала у стены,Когда сплошным Девичьим полемПовязка на рубце войны.В багровых струях лицо монгольского Востока,Славянскою волнуяся чертой,Стоит могуче и жестоко,Как образ новый, время, твой!Проклятый бред! Молчат окопы,А звезды блещут и горят…Что будет завтра – бой? навряд.За сторожевым военным валомТаилась конница врагов:«Журавель, журавушка, жур, жур, жур…»Оттоль неслось на утренней заре.И доски каменные дур,Тоска о кобзаре,О строе колеса и палокСемейства сказочных русалок.Но чу? «Два аршина керенокБрошу черноглазой,Нож засуну в черенок,Поскачу я сразу.То пожаром, то разбоемМы шагаем по земле.Черемуху воткнув в винтовку,Целуем милую плутовку.Мы себе могилу роемВ серебристом ковыле».Так чей-то голос пел.Ворчал старик: «Им мало дедовской судьбы.Ну что ж, заслужите, пожалуй,Себе сосновые гробы.А лучше бы садить бобыИль новый сруб срубить избы,Сажать капусту или рожь,Чем эти копья или нож».Курган языческой РогнедеХранил девические кости,Качал ковыль седые ости.И ты, чудовище из меди,Одетое в железный панцирь.На холмах алые кубанцы.Подобное часам, на брюхе броневомОно ползло, топча живое!Ползло, как ящер до потопа,Вдоль нити красного окопа.Деревья падали на слом,Заставы для него пустое.И такал звонкий пулемет,Чугунный выставив живот.Казалось, над муравейником окопаСидел на корточках медведь,Неодолимый точно медь,Громадной лапою тревожа.И право храбрых – смерти ложе!И стоны слабых: «Боже, Боже!»Опять брони блеснул хребетИ вновь пустыня точно встарь.Но служит верный пулеметОбедню смерти, как звонарь.Друзьями верными несомаяПо степи конница летела.Как гости, как старинные знакомые,Входили копья в крикнувшее тело.А конь скакал…Как желт зубов оскал!И долго медь с распятым СпасомЦепочкой била мертвеца.И как дубина: «бей по мордасам!»Летит от белого конца.Трепещет рана, вся в огне,Путь пули через богородиц.На золотистом скакунеПроехал полководец.Его уносит иноходец.Как ветка старая сосныГнездо суровое несет,Так снег Москвы в огне весныМорскою влагою умрет.И если слезы в тебе льются,В тебе, о старая Москва,Они когда-нибудь проснутсяВ далеком море как волна.Но море Черное, страдаяК седой жемчужине Валдая,Упорно тянется к Москве.И копья длинные стучат,И голоса морей звучат.Они звучат в колосьях ржи,И в свисте отдаленной пули,И в час, когда блеснут ножи.Морские волны обманули,Свой продолжая рев валов,Седы, как чайка-рыболов,Не узнаваемы никем,Надели человечий шлем.Из белокурых дикарейИ их толпы, всегда невинной,Сквозит всегда вражда морейИ моря белые лавины.Из Чартомлыцкого кургана,Созвавши в поле табуны,Они летят, сыны обмана,И, с гривой волосы смешавИ длинным древком потрясая,Немилых шашками секут,И вдруг – все в сторону бегут,Старинным криком оглашаяПросторы бесконечных трав.С звериным воем едет лава.Одни вскочили на хребтыИ стоя борются с врагом,А те за конские хвостыРукой держалися бегом.Оставив ноги в стременах,Лицом волочатся в травеИ вдруг, чтоб удаль вспоминать,Опять пануют на конеИль ловят раненых на руки.И волчей стаи шорохи и звуки…Чтоб путник знал о старожиле,Три девы степи сторожили,Как жрицы радостной пустыни.Но руки каменной богиниДержали ног суровый камень,Они зернистыми рукамиК ногам суровым опускались,И плоско-мертвыми глазамиБылых таинственных свиданийСмотрели каменные бабы.СмотрелоКаменное телоНа человеческое дело.«Где тетива волос девичьих?И гибкий лук в рост человека,И стрелы длинные на перьях птичьих,И девы бурные моего века?» –Спросили каменной богиниЕдва шептавшие уста.И черный змей, завит в кольцо,Шипел неведомо кому.Тупо-животное лицоСтепной богини. ПочемуБойцов суровые ладониХватают мертвых за виски,И алоратные полкиЛетят веселием погони?Скажи, суровый известняк,На смену кто войне придет?– Сыпняк.

1920

<Три сестры>*

Как воды далеких озерЗа темными ветками ивы,Молчали глаза у сестер,А все они были красивы.Одна, зачарована богомЖестоких людских образов,Стояла под звездным чертогомИ слушала полночи зов.

А та замолчала навеки,Душой простодушнее дурочки,Боролися черные векиС зрачками усталой снегурочки.Лукавый язык из окошка на птичникеПрохожего дразнит цыгана,То, полная песен язычника,Молчит на вершине кургана.

Она серебристые глиныЛюбила дикарского тела,На сене, на стоге овинаЛежать – ей знакомое дело.И, полная неба и лени,Жует голубые цветы.И в мертвом засохнувшем сенеПлыла в голубые черты.

Порой, быть одетой устав,Оденет речную волну,Учить своей груди уставДозволит ветров шалуну.Она одуванчиком телаЛетит к одуванчику мира.И сказка ручейная пела,Глаза человека – секира.

И в пропасть вечернего небаСмотрели девичьи глаза,И волосы черного хлебаОт ветра упали назад.Была точно смуглый зверок,Где синие блещут глазенки,Небес синева, как намек,Блеснет на ресницах теленка.

И волосы – золота темного мед –Похожи на черного солнца восток;Как черная бабочка небо сосетИ хоботом узким пьет неба цветок.И неба священный подсолнух,То золотом черным, то синим отливомБлеснет по разметанным волнам,Проходит, как ветер по нивам.

Идет, как священник, и темной рукойДает темным волнам и сон и покой.То, может быть, Пушкин иль ЛенскийПо ниве идут деревенской.И слабая кашка запутает ногиСлучайному гостю сельской дороги.

Другая окутана сказкойУмерших <недавно> событий.К ней тянутся часто за ласкойДругого дыхания нити.Она величаво, как мать,Проходит сквозь призраки вишниИ любит глаза подымать,Где звезды раскинул Всевышний.

Дрожали лучи поговоркою,И время столетьями цедится,И смотрит задумчиво-зоркая,Как слабо шагает Медведица.И дышит старинная вольница,Ушкуйницы гордая стать.О, строгая ликом раскольница,Поморов отшельница-мать.

Стонавших радостно черемухЗовет бушующий костер.Там, в стороне от глаз знакомых,Находишь, дикая, шатер.И точно хохот обезьяны,Взлетели косы выше плеч.И ветров синие цыганыВедут взволнованную речь.Чтоб мертвецы забыли сны,Она несет костер весны,Его накинула на плечи,Забывши облик человечий.

30 марта 1920, 1922