Томас Мюнцер - Альфред Штекли

— Разве нет у людей ума в голове, чтобы они поверили только ссылкам на книги? А что, если те, кто их составлял, наврали? Чем можно подтвердить правильность написанного? Турок и евреев этим не убедишь, они хотят услышать доводы посильней. Им отвечают одним: кто верит и крещен, тот спасется. И все тут! Только глупцы могут так излагать свою веру.

— Настоящая вера одинаково понятна всем людям: и язычникам и евреям. Каждый человек, если разум его открыт, может проникнуться духом святым и подняться на борьбу с нечестивыми. Пора «избранным» самим возвещать слово божье!

Незнание чешского языка очень мешало Мюнцеру. С учеными людьми он разговаривал по-латыни или по-немецки. Но не ради таких бесед приехал он в Прагу. Он хотел, чтобы его понял народ. Два толмача переводили его слова. Но Мюнцер чувствовал, что переводчики не всегда сами его понимали. Его страстные, полные огня речи многое теряли в чужих устах.

В проповедях Мюнцера красной нитью проходила мысль о близком перевороте и о необходимости точить для наступающей жатвы серпы. Он часто упоминал славное имя Гуса. Разве потомки окажутся недостойными этого великого борца?

Ему под разными прёдлогами стали чинить препятствия. Ведь это так сложно проповедовать, не зная языка! Зачем же магистру Томасу выступать в церквах при огромном стечении народа, когда ему проще излагать свое учение в частных домах, беседуя со сведущими людьми, которые по достоинству оценят и обширность его теологических познаний и мужественный стиль его выразительной латинской речи? Он отверг эти советы. Ну и гордец! Он ведет себя в чужом городе, словно в собственном приходе. И когда в следующий раз Мюнцер хотел говорить с церковной кафедры, ему не позволили. Разгневанный, он ушел и стал выступать прямо на улице. Их с Марком окружила большая толпа. Но разве мало в Праге бродячих проповедников, чтобы еще какие-то пришельцы мутили народ?

Пребывание в Праге с каждым днем становилось все более тяжелым. Чашники, распознав в Мюнцере Человека совершенно иного образа мыслей, чем они первоначально предполагали, повели против него настоящую войну. В конце октября они добились, что Мюнцеру вообще запретили проповедовать. Они хотят заткнуть ему рот? Думают, что он смирится с их кознями и, убоявшись кары, быстренько уберется восвояси? Плохо они еще его знают! Он обратится прямо к пражской общине, напишет воззвание и вывесит его в самых видных местах.

«Я, Томас Мюнцер, уроженец Штольберга, находясь в Праге, городе дорогого и святого борца Яна Гуса, обращаюсь к «избранным», обращаюсь ко всему свету, ко всем тем, до кого дойдут эти строки. Имеющий уши да слышит! Бог нанял меня для жатвы. Я наточил свой серп, потому что все мои помыслы принадлежат правде! Всем своим существом проклинаю я нечестивых. Чтобы одолеть их, я и прибыл в вашу страну, возлюбленнейшие мои чехи. Я требую от вас только одного — учитесь сами слышать живое слово божье, и вы поймете, как низко весь свет обманут глухими попами. Помогите мне бороться пропив могущественных врагов веры, и вы станете свидетелями их позора. В вашей стране возникнет новая апостольская церковь, а потом распространится повсюду. В недалеком будущем власть на веки вечные перейдет к народу!»

Марк был крайне возбужден. Враги ни перед чем не остановятся, чтобы заткнуть им глотки. Он плевал на запрещение выступать перед народом и сегодня снова говорил на площади. Но все это обернулось плохо. Попы приготовили для него неожиданность: они понабрали где-то всякого сброду и натравили на «еретика немца». Если бы люди, слушавшие Марка, не вступились бы за него, то ему вообще несдобровать — его прямо там забили бы камнями. Он еле унес ноги, и счастье, что он отделался лишь ушибами. Похоже, что новоявленных пророков из Неметчины велено бить смертным боем.

Глаза Мюнцера потемнели от гнева. Такими штуками его не испугать! Отправляясь в Чехию, они с Марком знали, чем рискуют. Если бы они искали покойной жизни, то сидели бы себе где-нибудь в Эрфурте на обильных профессорских харчах или тешились бы мальвазией в веселой эльстербергской бане!

Несмотря ни на запрещение выступать публично, ни на град камней, которым проводили Марка, Мюнцер продолжал собирать вокруг себя народ. Кое-кто из доброжелателей пытался его образумить. Хорошо, что он не боится камней и палок. Но неужели он не понимает, что теперь, когда издан монарший эдикт против смутьянов, его могут схватить и выдать на расправу имперскому правительству? Он отмахивался: мученичества он не ищет и всегда предпочтет вовремя скрыться, чтобы в другом месте продолжать борьбу, чем добровольно отдаться в руки врагов, но ничто: ни лютые пытки, ни угрозы казни — не заставит его изменить своему делу.

Замыслы его были огромны. Прага, эта колыбель гуситов, должна возглавить новое освободительное движение. Он торопил переводчика. Своему «Воззванию» он придавал большое значение. Но обнародовать его не удалось.

Слухи о том, что власти намерены арестовать «еретиков немцев», оправдались самым неожиданным образом. Мюнцер и Штюбнер были в своей комнатушке, когда услышали внизу громкие голоса. Возмущался хозяин: его не выпускали на улицу. Приказ был строг: чтоб ни одна душа не выходила из дому. Четыре стражника стояли в дверях.

Раздумывать не приходилось. Внизу, у единственного выхода, — стражники, высоко над мощеным двором — маленькое окошко, рядом — почти гладкая стена и безумно крутая крыша с предательски ветхой черепицей.

Мюнцер запихнул в дорожный мешок все свои рукописи.

Ночи в конце ноября в Праге темны и дождливы, Ветер гасит фонари. Стража клянет судьбу и непогоду.

Глава седьмая

«ЛЕТО УЖЕ НА ПОРОГЕ!»

Уютная вартбургская обитель не вернула Лютеру покоя. То, чего он боялся, началось. Отовсюду шли слухи о брожениях. Люди слишком склонны плотски воспринимать даже самые возвышенные мысли.

Они не довольствуются светом христианской истины, а требуют решительных перемен. Подмастерья хватаются за алебарды. На улицах вдогонку клирикам летят улюлюканья и комья навоза. Народ собирается на тайные сходки. И не только в Цвиккау. Одни зарятся на богатые церковные угодья, хотят уничтожить монастыри, а другие не забывают показать и на замки господ.

Ему неприятно вспоминать недавние события. Даже в Виттенберге, этой цитадели благоразумия, не обошлось без крайностей. Горластые студенты вломились в монастырь и разбили алтарь: лучше, мол, употребить строительный материал для возведения виселицы и лобного места. В сто крат почетней быть палачом, чем треклятым папистом! Под плащами школяров были обнаженные кинжалы.