Вишенки в огне - Виктор Бычков

Невесть откуда взявшаяся тёмная грозовая туча надвигалась на деревню. Надвигалась быстро, стремительно, будто спешила куда-то по своим тучьим делам. Светлые, яркие до синевы блики молнии сопровождали тучу, пронзали собой небосвод, одним концом касаясь земли, другим – исчезали в бесконечности. Оглушительные, трескучие, резкие до боли в ушах удары грома сотрясали землю.

Немцы торопились.

За пулемёт лёг политрук Рогов Пётр Панкратович, лёг по всем правилам огневой подготовки, широко раздвинув ноги, крепко прижав приклад к некогда больному плечу. Пулемёт прикладом надёжно вжался в плечо стрелка, став единым целым с ним, его продолжением.

Удар грома, крик политрука и пулемётная очередь слились в один непрерывный звук.

Очередной раскат грома с треском раскололся над землёй и из тучи хлынул ливень. Солдаты в спешке запрыгивали в крытые тентом машины, комендант майор Вернер Карл Каспарович успел заскочить в кабину. Взревев моторами, машины скрылись в пелене дождя.

Только на земле осталось лежать распростёртое, бледное, без признаков жизни тело политрука Рогова, да у стены пылающего храма мокли под дождём трупы расстрелянных отца Василия, его жены матушки Евфросинии, раввина Авшалома Левина, санинструктора Логиновой Надежды и красноармейца рядового Исманалиева Азата.

А огонь стал отступать вдруг под натиском дождя: вот он раз-другой вырвался из – под купола, изошёл паром, потух.

Но сам купол с крестом всё же наклонился в ту сторону, где у стены храма лежал последний настоятель церкви, бывший полковой священник Старостин Василий сын Петра. Церковь будто склонила голову в великой скорби.

Там, вверху, на колокольне под самим куполом сидел измождённый, уставший, весь в копоти юродивый Емеля с остатками телогрейки, которой только что тушил пожар, что разгорелся от брошенного туда с земли факела.

Он всё видел с колоколенки, но помочь своим родным, любимым людям не мог: с детства боялся выстрелов, а там стреляли. А сейчас подставлял лицо под струи дождя, смывал с себя копоть, снимал усталость и вспоминал: где у него замок и лопата? Замок нужен, чтобы закрыть церковь, а лопата? Он сам выроет могилы и лично схоронит родных матушку Евфросинию, отца Василия и их друзей. Емеля давно зачислил себе в друзья людей, что жили в пристройке за церковью. А как же! Если матушка Евфросиния и отец Василий так ухаживали за ними, лечили, значит, они и друзья Емели. Вот только не знает, что делать с тем мужчиной, что остался лежать на том месте, откуда стрелял?

Решил, что ему могилу копать не станет, а загрузит на тележку и оттащит его за скотные дворы, где недавно расстреливали немцы семью Корольковых. Правильно, тот ров пустой, жители перезахоронили солдатиков и семью Володьки Королькова с детишками на кладбище, а ямка пустует. Вот там и место этому человеку, что даже ни разу не заговорил с Емелей по – хорошему, когда он наведывался в пристройку в гости. Всё время смотрел зло на Емелю, и глаза у него злые и бегают постоянно. Страшные глаза. А однажды даже выгнал его из пристройки, сказал: «Уходи, придурок!». Тогда все, кто там был, зашикали на этого человека, а Емеля не обиделся, только покачал головой и ушёл. И когда в другой раз приходил, то всех угощал молодым горохом, что насобирал в колхозном саду, а тому человеку хотел не давать, но потом всё-таки передумал, пожалел его, угостил.

Да-а, не место такому человеку у стены святого храма, считает Емеля. Тут должны быть только его родные отец Василий с женой, да несчастные расстрелянные с ними красноармейцы и незнакомый мужчина.

Емеля с трудом поднялся, размял старческие кости: всё-таки годы давали знать.

Надо было сходить ещё в Вишенки к старшей дочери и зятю отца Василия и матушки Евфросинии. За день до расстрела батюшка как чувствовал, подозвал к себе Емелю, попросил:

– Ты, Емелюшка, радость моя, если вдруг что со мной или с матушкой приключится, беги сразу в Вишенки. Там найдёшь дочь нашу Агафью и зятя Никиту Кондратова, ты знаешь их.

– Да, знаю.

– И всё им расскажешь, понял, душа моя? – отец Василий тогда так ласково посмотрел на Емелю, как мог смотреть только он да матушка Евфросиния, погладил по голове. – Вот и хорошо. Я всегда на тебя надеялся.

Мужчина слез с колокольни, перетащил трупы расстрелянных в притвор, достал из – под стрехи замок, несколько раз открыл-закрыл его, щёлкая дужкой, убедился, что работает безотказно, навесил на дверь церквы, перекрестился и направился в сторону Вишенок.

А дождь прекратился. Не успевшая впитаться в землю вода оставалась на поверхности дороги маленькими и большими лужицами, что старался обходить торопившийся Емеля. На левой ноге развязалась оборка, онуча растрепалась, волочилась следом. Но старик не замечал этого, спешил, уверенно обходя лужицы, боясь замочить лапти, торопился. Надо успеть вернуться обратно до вечера. Он знает, что с наступлением ночи немцы стреляют почём зря в любого человека, только не понимает, отчего так? То ли эти немцы так боятся темноты, то ли они по своей природе такие страшные, ужасные люди? Спросить бы, да не у кого, согласился с собственными выводами, что страшные они, немцы эти, исчадие ада, как говорил покойный отец Василий.

Так оно и есть. И вдруг его осенило! Ведь он, Емеля, остался один! Сирота! Мамка умерла давно, как только вернулся из тюрьмы батюшка; друга Макара Егоровича Щербича увели в неизвестность злые люди ещё раньше; а вот сегодня погибли матушка Евфросиния и отец Василий, его последние, самые верные и надёжные друзья и родные люди. Он остался один! Сирота, как есть сирота! Кто его накормит? Кто направит его в баньку в следующую субботу? Кто постирает ему бельё, пригласит к столу на кухоньке на завтрак, обед и ужин? Кто угостит наваристым борщом, выставит для Емели на стол кружку парного молока с душистым, запашистым и таким вкусным ломтем хлеба? Кто поговорит с ним по душам? Кто поищет ему в голове? Неужели он вернётся в холодную, неуютную хату и будет в ней один? И немым укором его сиротства будет вставать в ночи силуэт такой же как и он осиротевшей церковки?

От осознания такого печального вывода Емеля присел у дороги, обхватив голову руками, зашёлся в неуемном плаче. Он так горько давно не плакал, даже когда умерла мамка, то его успокаивали, утешали матушка Евфросиния и отец Василий. А теперь некому рассудить, утешить, пожалеть несчастного сиротку. Один!

Ещё больше разжалобив себя, старик расплакался сильнее, раскачиваясь из стороны в сторону, пока не уснул на обочине дороги, всхлипывая даже во сне.

Там и нашёл его сонного внук матушки Евфросинии и отца Василия Пётр Кондратов, что по совету доктора Дрогунова Павла Петровича направлялся в Слободу в церковь забрать и помочь выйти из деревни, проводить за линию фронта группу красноармейцев и еврейскую семью. Не успел.

В пристройке за церковью, куда зашли Пётр вместе с Емелей обнаружили испуганных, дрожащих от страха девочку и мальчика.

Парнишка всё норовил спрятать за собой, закрыть девчонку, оттесняя её к стене, в угол.

– Вот тебе раз! Не бойтесь меня, – Кондратов со слов доктора Дрогунова знал о детишках и уже не рассчитывал застать живыми, а сейчас был рад видеть их во здравии. – Не бойтесь, я помогу вам, – Пётр подошёл к детям, обнял за плечи, прижал к себе.

Потом вдруг нагнулся, поцеловал в стриженые головы сначала мальчика, потом и девочку.

– Родные мои! – и так застыл с ними, подняв вверх лицо с разом повлажневшими глазами.

Юродивый Емеля, затаив дыхание, наблюдал за Петром и детишками из дверного проёма, и его который раз за день осенило: так вот он, новый друг! Старик помнит Петю ещё маленьким, что прибегал с Вишенок к дедушке и бабушке, жил здесь подолгу. А сейчас он возмужал, стал настоящим мужчиной и, что самое главное, Пётр любит детей, он их спасёт, поможет! Он хороший!

Человек, любящий детей, спасающий их не может быть плохим. Он очень хороший, добрый, как и его дедушка отец Василий и бабушка матушка Евфросиния, Емеля не ошибается в людях. А плохих друзей у Емели никогда не было!

Его поразили глаза Пети, выражение лица. Такие люди надёжные, верные друзья и на него Емеля может смело положиться, он знает это точно.

Старик ещё с мгновение стоял, наблюдая со стороны, и вдруг решительно направился к ним, обнял и Петра, и детишек, прижавшись мокрым старческим лицом к ставшим родными и близкими людям.

– Благодать! – тихо прошептал Емеля. – Благодать, слава тебе, Господи! Благодать!

С этого мгновения он, Емеля, никому не даст в обиду своего нового друга. А церковку он будет охранять, сохранит её, в самом что ни на есть лучшем виде сохранит до прихода нового настоятеля храма Господня. Откуда-то появилась уверенность, что так оно и будет: скоро придёт сюда новый настоятель на смену погибшему отцу Василию. И будет он в самых крепких и лучших друзьях у Емели.

Не может пустовать Божий храм, Емеля это знает. И люди в округе не могут жить без храма. Да и сам старик не может жить без друга. Он уверен, что у каждого хорошего человека должен быть такой же хороший, надёжный друг.