Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

помимо прочего, позволяет иное, чем «марксистское» и тем более чем «девятнадцативековое», прочтение Маркса, его теории и метафизики.

Из своего общего замысла относительно капитализма – разработка исторической теории капитализма как мирового явления – Маркс реализовал лишь часть, создав логическую модель капитализма в том виде, в каком он возник и развивался в суперъядре капиталистической системы – в Англии в первой половине XIX в. Многие изменения 1850-1870-х годов прошли мимо Маркса. При этом, как и либеральные экономисты и социологи (нередко в нарушение собственных же методологических принципов и отдельных мыслей), он представлял дальнейшее развитие капитализма чисто количественного, как повторение всем миром пути, пройденного Англией в XVIII–XIX вв. На это и на многие другие факты злорадно указывают сегодня те неистовые хулители Маркса, которые еще вчера были его неистовыми ревнителями. Для них теория Маркса – это нечто из кладбищенской тематики, тем более что разжевывание Маркса уже не является признаком лояльности по отношению к власти и не сулит материальных дивидендов. Однако, как заметил В.В. Любищев, прошлое научной мысли – «не кладбище с могильными плитами с навеки похороненными заблуждениями, а собрание недостроенных архитектурных ансамблей, многие из которых были не закончены не из-за порочности замысла, а из-за несвоевременного рождения проекта или из-за чрезмерной самоуверенности строителей». Это определение с достаточной точностью отражает ситуацию марксизма. Конструктивный критический подход к нему должен, на мой взгляд, не останавливаться на очевидно ошибочных и уже мертвых положениях (необходимо объяснить причины ошибочности и понять, кому, как и почему была выгодна реализация именно этого в марксизме), а искать то, что может быть использовано нами в наши дни, to write down right things. Взять из прошлого не пепел, а огонь, как говорил Жорес. Тем более что этого огня в теории Маркса, на мой взгляд, намного больше, чем в либеральных и консервативных теориях.

Использовано может быть много – замысел, метод, принципы конструкции (хотя далеко не всегда конкретные способы реализации, воплощения всего этого). Маркс замыслил создать теорию европейского культурно-исторического субъекта и показал путь и метод ее конструирования – синтезирование различных элементов европейского идейного наследия в единую и, что самое главное, открытую теоретическую систему. Другое дело, что он взял не все и не всегда лучшее из европейского наследия; даже из взятого он не все использовал адекватно, а что-то заимствовал чисто внешне, механистически. Однако Маркс указал направление: превращение нескольких европейских философских традиций в единую социальную теорию, а уж конкретно реализовать эту программу можно, отбирая иные элементы, чем Маркс (тем более что за время, прошедшее после его смерти, появилось много чего интересного и эвристически насыщенного), в иной комбинации, иначе соединяя – не вижу препятствий.

Не менее, а быть может и более важным является то, что Маркс разрабатывал свою теорию не как политическую экономию или тем более экономическую теорию, альтернативную буржуазной, но как альтернативную целостную социальную теорию, которая позднее получила название «исторический материализм». Или, как писал Л. Колаковский, функционирование капитализма показано Марксом не в изоляции от философии истории, а в ее рамках, теория Маркса охватывает человеческую деятельность в целом[83]. То, что исторический материализм стал элементом официального советского марксизма, «марксистско-ленинской идеологии» и в качестве такового, естественно, не смог да и не мог по-настоящему реализовать холистский потенциал социальной теории Маркса, силу его принципов, это очевидно, причины этого понятны. Хотя необходимо заметить, что в рамках «исторического материализма», на языке его понятий ставились и по-своему решались важнейшие теоретические проблемы, велись дискуссии, эквивалентнонишевые тем, что велись на Западе в либеральной науке: экономике, социологии, политологии, социальной антропологии и др. – соответственно, на их языке. Причем результаты истматческих дискуссий, особенно по неевропейским обществам, несмотря на известный схоластизм, были далеко не безынтересными, а порой эвристически более насыщенными, чем западные[84]. Ныне, когда в прошлое ушла «марксистско-ленинская идеология» с ее «ежовыми рукавицами», «тростью фрасибула» и догматизмом, исходный холистский принцип конструкции и потенциал теории Маркса могут быть использованы и способны привести совсем к другим результатам, чем советских истматчиков и самого «Биг Чарли».

Но не только падение «марксистской церкви» позволяет вернуться к «Марксову писанию» и противопоставить его традиции – как марксистской, так и буржуазной. Этому способствует и характер нынешней эпохи, типологически напоминающей эпоху формирования марксизма как идеологии и теории.

11. Перекличка эпох (1848 и 1998): пересекая шварцшильдовский радиус

О кризисе капитализма как мировой системы пишут уже не только левые интеллектуалы, но и такие люди, как Дж. Сорос[85]. НТР сняла системообразующее противоречие капитализма между субстанцией и функцией, по сути, лишив эту систему возможности качественного содержательного развития[86]. В результате структурный кризис функционального капитализма XX в. становится системным кризисом капитализма вообще. Точнее, происходит совпадение структурного и системного кризисов, причем попытки преодолеть структурный кризис углубляют кризис системный, и чем они успешнее, тем в большей степени. Парадокс? Отнюдь нет.

Оказываясь сегодня, как и мир в конце 1840-х годов, на пороге новой кондратьевской A-фазы, новой повышательной волны кондратьевского цикла, нынешний мир движется в противоположном направлении, чем 150 лет назад: тот капиталистический мир был на пути вверх, нынешний – на пути вниз, комбинация на ближайшие 25–30 лет среднесрочного, конъюнктурного подъема (A-фаза) с долгосрочным упадком, точнее, конъюнктурный подъем в рамках долгосрочного упадка, способна породить фантастические явления – и по содержанию и особенно по форме; нас ждет много социальных сюрпризов.

Системный (формационный, сказал бы Маркс) кризис капитализма проявляется по-разному – и в утрате гегемонии США, за которыми не видно нового мирового лидера, и в крушении коммунизма, и в восточно-азиатском финансовом кризисе, и во многом другом. Рушатся экономические и политические институты и «несущие конструкции» капитализма вообще и «функционального капитализма» в частности. По сути, отмирает государство как институт.

Fading away of the state – так называют этот процесс на Западе. Последний балканский кризис демонстрирует несостоятельность ООН, ее неадекватность в качестве международной межгосударственной организации нынешнему миру. Растет разрыв между богатыми и бедными странами, а также между богатыми и бедными внутри отдельных стран, включая ядро капиталистической системы. А ведь последние 150 лет и особенно в «славное тридцатилетие» 1945–1974 гг. активно развивалась противоположная тенденция: средний класс и рабочий класс, по крайней мере, его верхняя часть или даже половина, постепенно улучшали свое благосостояние. Этот «путь вверх» начался на рубеже 1840-1850-х годов, с расширением индустриальной системы производства. Энтээровская система производства не нуждается ни в массовом рабочем, ни в массовом среднем классе. Вот и заработал с 1970-х годов «социальный отсев», механизм отсечения от «общественного продукта». Уменьшается нужда в эксплуатируемых. Если с капитализмом на смену угнетению пришла эксплуатация,