Вся трилогия "Железный ветер" одним томом - Игорь Николаев

Он проводил их и посадил на автопоезд. Когда солидный тягач, порыкивая мощным дизелем, тронулся, вытягивая за собой короткую вереницу вагончиков, Виктор, в нарушение всех правил безопасности, шел рядом с их вагоном. Шел, не слушая визгливого пересвиста сигнала, пока тягач набирал скорость, всматриваясь в родные лица. Марина терялась в глубине купе, ее он не видел, но две улыбающиеся, смеющиеся детские рожицы прилипли к широкому окну, расплющив носы о стекло. Веснушки, растрепанные волосы, милые, любимые лица.

Такими Виктор запомнил своих детей навсегда. Такими вспомнил, когда пришел его страшный смертный час.

Глава 9

Сигнальный огонь

В нарушение давным-давно установившегося распорядка дня, в нарушение собственной природы Ютта проснулась очень рано.

Первые мгновения она не понимала, где находится, — затуманенный сном разум отказывался воспринимать действительность. Одно было ясно — она дома. Но почему она так рано проснулась? Часы тихо-тихо отстукивали секунды, их панно, едва освещенное бледно-синим свечением «морского фосфора», показывало половину четвертого. Легкий шорох, исходящий от окна, привлек ее внимание. Прижимая к груди простыню, Ютта повернулась и увидела Айвена.

Писатель сидел в пол-оборота у приоткрытого окна и курил. Красная точка тлеющей сигареты и неяркий уличный фонарь освещали его лицо смешанным светом, превращая в подобие странной африканской маски, которые она видела в Городском Музее — со скорбно опущенными уголками губ, гротескными чертами и темными провалами вокруг глаз. Он обернул вокруг бедер полотенце, игра света и ночных теней четко выделяли рельефный торс, который более подошел бы атлету нежели человеку творческого труда.

Он снова затянулся, алый огонек, венчающий сигарету, вспыхнул яркой точкой. Айвен смотрел прямо на нее.

— Вот ведь как странно получается, — негромко сказал он, — одиннадцать часов — это еще вечер, но три часа — это уже утро, пусть и очень раннее. Сколько же остается той ночи?.. Доброе утро, Ютта.

Он произносил ее имя немного непривычно, как бы с одним «т», а «Ю» более походило на «У». В сочетании с его смягченными гласными выходило очень мягко, почти нежно.

Женщина закрылась простыней, надеясь, что тьма скроет густую краску, залившую ее по самые брови. Она вспомнила все.

После достаточно короткого, но крайне жесткого «поединка» между Тайрентом и Фалькенштейном Айвен как-то сразу потерял зримый интерес к происходящему, отдалился, полностью уйдя в свои мысли. Годы опыта не прошли даром — Ютта, напряженно следившая за ходом переговоров, все поняла правильно и практически без паузы вступила в игру. Беседа перешла на сугубо профессиональную тему, в которой она, ассоциат-«переговорщик», чувствовала себя вполне уверенно. Если принципиальные моменты издатель и писатель урегулировали от силы за три четверти часа, то разнообразные мелочи, касающиеся тонкостей перевода денег, комиссионных посредника, разнообразных неустоек и регламента предоставления следующих двух частей новой трилогии затянули встречу сильно за полдень. Стилизованная под перо авторучка порхала в тонких пальцах Ютты, покрывая белоснежные листы блокнота вязью чернильных заметок. Фалькенштейн занудно, с мировой тоской в голосе жаловался на неприкрытый грабеж и беспутную молодежь, готовую пустить по миру доверчивого старика. Айвен неприкрыто скучал, лишь однажды процитировав: «дьявол в мелочах».

Наконец встреча закончилась. Адвокат и издатель еще раз кратко просмотрели весь список обсуждаемых тезисов. Неожиданно пробудившийся от летаргии писатель задал два точных вопроса относительно срочности прав издателя и согласования художественного оформления. Тайрент особо оговорил и потребовал включения в текст договора, что все рисунки и символика обрисовываются строго по его наброскам, приложенным к тексту, и принимаются только после одобрения в письменной форме.

На этом встреча закончилась.

— Теперь нам необходимо посетить «Гуттенберг», — сказала Ютта, когда они покинули «Фалькенштейн». — Все оговоренное следует надлежащим образом зафиксировать.

— Фиксировать, так фиксировать, — отозвался Айвен. Он снова унесся мыслями куда-то очень далеко и совершенно не проявлял интереса к самому, с точки зрения адвоката, интересному — юридическому сопровождению дела.

— Давайте поступим следующим образом, — внезапно предложил он. — Займитесь этим самостоятельно, тем более что в вашем профессионализме я уже убедился.

От неожиданности она остановилась, прямо в центре площади между небоскребами. Медный Маркс, казалось, ухмыляется прямо ей в лицо.

— Айвен, вы все-таки решили погубить мою карьеру? — просто спросила она.

— Нет, на самом деле я даю ей сокрушительный толчок, — произнес Айвен, слегка щурясь от солнца. Слово «сокрушительный» в контексте прозвучало весьма угрожающе. — Я настолько доверяю вам, что оставляю на ваше полное попечение все важнейшие вопросы. Соответственно, я в высшей степени доверяю конторе, которая мудро и прозорливо подбирает таких достойных сотрудников. Уверяю, старшие партнеры все оценят правильно.

— Если вы настаиваете… — неуверенно начала она.

— Настаиваю, — веско сказал он и, со значением подняв ладонь, продолжил. — Но эта услуга будет вам стоить весьма дорого! В качестве компенсации я хотел бы вас куда-нибудь пригласить.

Ютта вздохнула, крепко перехватила ручку портфеля. Еще раз вздохнула, прогоняя в уме вежливый отказ.

— Господин Тайрент, вы человек эксцентричный и необычный, — твердо сказала она. — Но мне надоело угадывать порывы вашего настроения и подстраиваться под них. Пожалуйста, давайте сядем на поезд или такси, проедем к «Гуттенбергу», завершим все формальности. Завтра мы вернемся сюда, пройдем в здание напротив, оформим банковский перевод и на том завершим.

— Наличные, — рассеянно отозвался он. Писатель, казалось, напряженно думал.

— Что? — не поняла она.

— Наличные, — повторил он, — я не верю в банковские переводы. Я верю в наличные, лучше золотом. Но я понял вас, — сказал он, упреждая ее новую тираду. — Наверное, опять проявил себя не с лучшей стороны, поэтому я объяснюсь. Давайте присядем здесь, неподалеку. За углом слева есть очень симпатичное кафе.

Женщина колебалась.

— Пожалуйста, — попросил он.

Кафе и в самом деле оказалось вполне приличным, впрочем, иного в деловом центре ожидать и не приходилось. Оно было выдержано в средиземноморских традициях и декорировано виноградной лозой. Время обеденного перерыва еще не наступило, поэтому писатель и адвокат были почти в одиночестве, не считая пары старичков в старомодных жилетах и галстуках-бабочках.

Айвен предупредительно отодвинул плетеный стул, принял ее портфель, поставив его на стул рядом. Принесли кофе, ее любимый, шустовско-африканский. Пользуясь случаем, она закурила, как обычно, короткую «безвредную» папироску с длинным мундштуком. Айвен коротко взглянул на папироску с непонятным выражением лица, не то скрыто не одобряя, не то завидуя.

Откинувшись на плетеную спинку, он сделал глоток и отставил чашку. Ютта выжидательно смотрела на него, ароматный дым хорошего табака щекотал нос, легкой дымкой завиваясь над поверхностью стола, покрытого скатертью из нарочито грубой, «домашней» ткани.

В его облике вновь произошла неуловимая перемена. За несколько часов, минувших с момента их знакомства, Ютта уже видела веселого эксцентрика, созерцательного лирика, жесткого делового человека, рассеянного делового человека и, наконец, на краткий миг, напористого ухажера. Ей казалось, что набор социальных масок Тайрента исчерпан, но это оказалось ошибкой.

Лицо Айвена было лишено эмоций, лишь в уголках глаз прятались лучики морщинок, придавая выражение легкой печали с оттенком столь же легкой иронии. Он смотрел на нее прямо, открыто и совсем не так, как обычно мужчина смотрит на понравившуюся ему женщину. Было в его взгляде что-то непонятное, что-то, чего ей видеть еще не доводилось.

— Ютта, — начал он, и в голосе его не было ни вкрадчивости, ни прочих уловок, которые, казалось, были бы здесь вполне уместны. — Понимаете, какая штука… Я рос достаточно далеко отсюда, в местах довольно суровых. Ведь я родился в тысяча девятьсот четырнадцатом…

— Вы поэтому описали этот год как год начала Мировой войны? — вежливо спросила она, сделав затяжку. Все вставало на свои места, напористость не прошла, теперь будет история о трудном детстве.

— Хм-м-м… — Он на мгновение заколебался, словно не понимая, о чем она. — Да, поэтому. Первый праздник, который я помню, пришелся на мой шестой день рождения… Двадцатый год, страшное время…