Вся трилогия "Железный ветер" одним томом - Игорь Николаев

Несколько минут состав двигался вдоль дорожной магистрали — шестиполосная скоростная трасса пронизывала город и предместья насквозь, от французской до германской границы, а в пределах городской черты она была еще и закрыта армстеклом. Под ней, в тоннеле на глубине десяти метров, пролегала дорога-близнец для тяжелого автотранспорта, обеспечивающая транзит и снабжение самого города. По причудам экономических законов тоннель с вентиляционными системами и углепоглотителями оказался проще и экономнее, чем длинный объезд по границе черты «природной безопасности».

Монорельс выпустил их на станции в деловом центре, у «башен-близнецов». Собственно, «близнецами» Банковский Консорциум Барнумбурга и Издательский Дом Фалькенштейна не были. В обоих было по восемьдесят этажей, на уровне шестидесятого оба небоскреба соединялись крытой галереей, на этом сходство заканчивалось. Банкиры обосновались в здании, представлявшем в поперечном разрезе правильный равносторонний крест. Сам по себе «консорциум» был белым, но этот цвет терялся под напором мозаики синих стекол, похожих на чешую небесного дракона. Сверкающие армстеклом капсулы внешних лифтов сновали вверх-вниз, как маленькие жемчужины.

Издатели же в свое время прибегли к услугам знаменитого Августа Перре, который спроектировал небоскреб по принципу «восьмерик на четверике» — четыре последовательно сужающихся уровня, каждый из которых представлял собой параллелепипед, развернутый на несколько градусов относительно основания. Спица «Фалькенштейна» лучилась изумрудным цветом морской волны, узкие, но высокие окна от пола до потолка внутренних помещений были забраны зелеными стеклами, сливающимися со стенами из дорогого известкового пенобетона.

Парадные «врата» обоих небоскребов располагались друг против друга, разделенные относительно некрупной, примерно двадцать на сорок метров, площадкой, мощенной грубо обработанным камнем по образу площади перед московским Кремлем. Прямо по центру высился скульптурный ансамбль — небольшой памятник трем великим людям, создавшим этот мир таким, каков он был.

Айвен задержался почти на три-четыре минуты, рассматривая памятный комплекс так, словно видел его впервые, хотя писатель явно не единожды бывал здесь и должен был выучить мельчайшие подробности ландшафта наизусть.

Карл Маркс и его сподвижники — голландец немецкого происхождения Зеус де Рейтер и американец Харли Таккетман. Первый — доктор экономических наук, «врачеватель мировой экономики», посвятивший десятилетия подробнейшему анатомированию экономического механизма, вскрывший его недостатки и предсказавший мрачное будущее. Второй — создатель теории «национального социального капитализма». И третий — автор доктрины «равновесной экономики сглаженного цикла».

Диагност, определивший симптомы, фармацевт, выписавший лекарство, хирург, удаливший язву.

— Айвен, нам пора. — Ютта хотела тронуть его за плечо, но не решилась. Некое родство душ, то, что казалось естественным в минуты их уединения, на тенистых улицах, было неуместным и даже непозволительно фривольным здесь, в окружении деловых людей, в деловом сердце города.

— Да, конечно… — Айвен сделал движение, словно стряхивал морок. — Каждый раз, когда бываю здесь, смотрю на них. Все-таки удивительно это…

— Удивительно? — не поняла Ютта.

— Да, — коротко ответил Айвен, определенно не собираясь развивать тему дальше. Он шагнул к «Фалькенштейну» и добавил, не то в шутку, не то серьезно. — Ну что же, вот и пришло время вам встать на страже моих интересов…

На входе из большой «вертушки» вращающейся двери на них вылетел некий заполошенный человек, сжимавший стопку бумаг. Ютта чуть замешкалась, но Айвен быстрым ловким жестом подхватил ее под руку и увел от столкновения. Человек споткнулся и, потеряв равновесие, взмахнул руками, бумаги разлетелись по ступеням. Он бросился поднимать их, одновременно рассыпаясь в извинениях на немецком с сильным акцентом уроженца южных земель. Идущие мимо ловко обходили его, все как один — с выражением крайней занятости на лицах.

— Поможем, — произнес Айвен, не спрашивая, но сообщая.

Пока Ютта прикидывала, как же она может помочь, не роняя достоинства и портфеля, Тайрент быстро собрал оставшиеся документы, в два движения подровнял стопку и отдал их уронившему. При внимательном рассмотрении тот оказался низеньким, полным, слегка кривоногим человеком, возрастом где-то за пятьдесят.

— Спасибо, спасибо… — как заведенный повторял он, явно чувствуя себя очень неловко. — Спасибо и извините, я вас едва не сбил с ног… я был так невнимателен!

— Ничего страшного, — сдержанно, но доброжелательно ответил Тайрент.

— Айвен! — уже с легкой тревогой повторила Ютта, времени оставалось в обрез.

— Губерт, Губерт Цахес, — представился меж тем толстяк. Одной рукой прижимая к груди так и норовившую рассыпаться стопку своих документов, другой он порылся в кармане и протянул Айвену небольшой прямоугольник тонкого белого картона. — Заходите, будем рады.

— Спасибо и до свидания, — сдержанно поблагодарил Айвен. Губерт Цахес засеменил на своих коротких ножках далее, поминутно оглядываясь, его дальнейшие «спасибо» и «до свидания» тонули в городском шуме.

— Странный человек, — пожал плечами Айвен. — «Приют для слепых детей имени Густава Рюгена», — прочитал он на карточке. — При чем здесь дети?.. Впрочем, идемте.

Внутри издательский дом Фалькенштейна был так же современен и внушителен, как и снаружи. Пышный, помпезный стиль сороковых, раскрашенных в темно-красные и багровые цвета, с гнутыми ножками и спинками мебели, обилием полированного дерева, тяжелых штор и драпировки стен тканью канул в Лету. Ныне бал правили легкость, модерн и строгий минимализм — столы со стеклянными панелями, металлические стулья анатомической формы, тонкие формы со сглаженными углами. Огромный зал первого этажа был выдержан в той же изумрудно-зеленой гамме, что и все здание снаружи, и Ютте казалось, что они попали в какой-то аквариум, заполненный рыбами-клерками и рыбами-посетителями.

Писатель и адвокат прошли к лифтам, миновав новую статую, на сей раз основателя дома — Исаака Фалькенштейна, по легенде первым пригласившего Иоанна Гуттенберга в Барнумбург, который до того времени был лишь одним из многих европейских городков. Мраморный Исаак приглашающе простирал к посетителям руки, сжимавшие мраморную же инкунабулу.

Весь модерн закончился в лифте, старомодном, обитом изнутри красным бархатом и позолоченными гвоздиками, с массивными металлическими решетками в виде хитро изогнутых растительных орнаментов. Здесь был даже «гарсон»-консьерж вместо привычной панели с кнопками.

«Гарсон» повернул рычаг, и кабина вознеслась на тридцать пятый этаж, целиком занятый под резиденцию Саула Фалькенштейна, патриарха дома. Легендарный издатель, занимавшийся своим делом еще на заре века, почтил самого доходного из своей когорты писателей личной аудиенцией. Старик крайне редко снисходил до общения с кем-либо кроме представителей департамента по сбору податей или таких же древних, как он, коллег из Городского Совета. Его желание лицезреть господина Тайрента лично говорило об очень высоком статусе писателя и значимости вопросов, подлежащих обсуждению.

И о статусе его адвоката, понадеялась Ютта.

Она была далеко не новичком в разного рода деловых переговорах, но подобного ей видеть еще не доводилось.

Резиденция патриарха занимала почти четверть этажа, но из-за обилия вещей походила на нечто среднее между лавкой старьевщика и забытым семейным складом. Бюро красного дерева соседствовало со вполне современного вида шкафом-каталогизатором, старый изограф небрежно громоздился на ветхой книжной этажерке, забитой старинными книгами. По-видимому, хозяин придерживался стратегии — если бумаги начинают мешать, следует завести для них дополнительный стол. Таковых Ютта насчитала не менее пяти, и все как один погребены под грудами папок и бумаг. Широкий дубовый стол, покрытый потертым зеленым сукном, высокое председательское кресло и несколько резных стульев располагались на единственном свободном от вещей пятачке. Портьеры, пыльные даже на вид, стоически отражали атаки солнечного света, и в зале царил полумрак, скрадывавший черты лица маленького сухонького старичка, сидевшего в кресле. Фалькенштейн был похож на ростовщика, собирающего фунты христианской плоти, но никак не на преуспевающего бизнесмена.

В первые минуты Ютта удивилась и даже слегка обрадовалась — Саул принял их единолично, без сопровождения команды вышколенных помощников. Но это была самонадеянность юности и неопытности, в чем она очень быстро убедилась. Старый пират издательского бизнеса давным-давно не нуждался в советах, консультациях и подсказках. Но точно так же в оных не нуждался и Тайрент. Предполагалось, что писатель должен молчаливо присутствовать и символизировать, однако Айвен с легкой, небрежной властностью, мягко, но решительно отсек ее от переговоров. Старый прожженный еврей французского происхождения и средних лет русский сидели в одинаковых позах ложной расслабленности, разделенные столом, буравя друг друга внимательными острыми взглядами.