Дачка под Бахмутом - Алексей Сухов

мы уже перетащили под тент, где планировалось поставить столовую. Теперь предстояло затащить туда от трех до четырех ящиков из-под снарядов на каждого человека, в зависимости от роста тащащего. Утром предстояло оценить масштаб трагедии, но уже было понятно, что часть норок затопило до самого верха.

Выловил кастрюлю прямо перед тем, как она почти покинула нас, и в обнимку с автоматом и бронежилетом пошлепал под тент.

Глава 16 Ожидание праздника лучше самого

Мы лежим в одной из полуготовых норок и молчим.

Сколоченные двухэтажные кровати – мы лежим внизу, второй этаж используем, как место для хранения вещей. Вместо двери шторка на магнитах.

Наша норка наименее обустроена, в соседние парни протянули себе освещение от генераторов, повесили телевизоры, знаю, что у одних даже есть электрический чайник – когда его включают, то генератор на некоторое время громко взрывает и свет начинает гореть тусклее.

Командир ругается и в очередной раз посылает таких товарищей к общему столу, где стоят газовые плиты.

Нам это всë не надо.

Мы – почти в отпуске.

Наша норка – прибежище “почти дома”.

Наш Портал к родным, наш Телепорт в мирную жизнь.

Мы не хотим его обустраивать, видимо боясь заякориться, пустить корни.

Каждое утро мы ждем волшебную команду – собираться, каждый вечер, после заката мы пьем кофе на кухне и отбивается от шуток товарищей:

–

А ты чего вернулся, что дома не понравилось?

–

Да не, он просто по тушняку соскучился

Ежедневно для того, чтобы никто не маялся от безделья, кто-то из спецов проводит курсы саморазвития.

Не те, на которых релакс и ретвит, другие.

Вчера было подрывное дело и основы радио борьбы. На радостях взорвали пару гранат – как дети, лежали в импровизированном окопчике, прятались за фанерными щитами.

Потом строем получили люлей от Командира – шуметь здесь, в мирном лесу, почти на старой границе России было нельзя. Здесь, несмотря на то что еще недавно была территория ЛНР, никогда не было войны. И люди здесь жили мирные и спокойные.

Я уже два раза перестирал всё своё белье – первый раз в ледяном ручье, второй раз – в шайтан-ведре, и теперь чудом сохранившиеся парадно-выходные джинсы и майки сохнут на верёвках, растянутых между деревьями.

Раньше всегда знал, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Теперь точно знаю, что из этих двоих – ждать в разы тяжелее.

–

Ну, я же взрослый человек, верно? – раздаётся голос с соседней кровати.

–

Ты это к чему, – я стараюсь сосредоточиться на рисунке деревянной доски над головой, ожидая продолжение глубокой мысли.

–

Нет, ну я же правда – взрослый человек? Могу же вот сам решать, что делать?

–

Можешь, можешь, – я переворачиваюсь на бок и пытаюсь рассмотреть в сумраке лицо говорящего.

–

Значит сам могу решать – хочу на улицу пойду, хочу прямо здесь обос**усь. Я же взрослый и самодостаточный.

Не ожидал такого вывода:

–

Тем и хорошо быть взрослым – сам насрал, сам убрал – это и называется свобода.

–

Не, сам убрал – это уже не свобода. Сам убрал, это уже рамки.

С Печкарем мы пересекались и раньше, он был связистом и его, так же, как и меня перевели в узбеки-строители. У него был реальный опыт возведения зданий и сооружений – незадолго до командировки у себя дома он построил настоящий дом. И не где-нибудь, а в Сибири, ну, то есть не из того, что под руками и палок.

Кстати, борщ в плавающей кастрюле во время потопа тоже был приготовлен им.

–

Не будем загонять себя в рамки, пошли на улицу.

Мы выходим с ним и молча делаем свои дела. Ополаскиваем так же молча руки в самодельном рукомойнике – в норку идти не хочется, в ней время тянется бесконечно долго.

–

А ты вообще, домой не боишься возвращаться, – Печкарь смотрит немного исподлобья.

Никак не могу понять, почему его так волнует этот вопрос.

–

А чего мне там бояться? – осторожно начинаю я. – Мои давно в курсе, где я нахожусь и чем тут занимаюсь. Да и не вижу я за собой никакой вины.

-

Нет, я не об этом, – Печкарь смотрит куда-то сквозь деревья, словно пытается разглядеть свои мысли. – Вот смотри, мы тут все нужны друг другу. Нет, даже не так – вот здесь каждый смог доказать, что чего-то стоит, а потому… – он замолкает, стараясь подобрать нужные слова. – Здесь каждый из нас уверен в своей необходимости для какого-то общего дела. Мы же все сюда пришли сами, не по приказу или распоряжению.

Я начинаю понимать про что он. Это совсем не про мертвецов и покойников, которые будут проходить во сне, и не про косые взгляды соседей и прочих прохожих.

–

Печкарь, ты боишься, что там станешь никому не нужен?

Он молча, чуть заметно даже не кивает, а просто моргает глазами:

–

Вот именно, что там снова стану никому и низачем

–

Но подожди, у тебя же там есть семья, ты же рассказывал – жена, дочка. Разве они тебя не ждут, разве не будут рады?

Печкарь поднимает с земли ветку, чистит её от листьев и неожиданно со злобой делает несколько взмахов – прут свистит и срезает верхушки высокого кустарника.

–

Рады, конечно, будут рады. Но я вот внутри… Понимаешь, дома я делаю какое-то дело, чего-то достигаю. Дом вот построил, в этом году баню подниму. Но делаю это всё как бы не сам. Ты вот говоришь – нужность. Я ее очень хорошо ощущаю там, но мне как будто её недостаточно. Как будто она совсем не настоящая. Как китайская подделка – вроде бы и сделал, что должен, и рады все вокруг, а чувствую – не то. И жена моя это чувствует, и дочка – но все радуемся, а от того получается, что друг друга обманываем, друг другу врëм.

–

Ну, так вернись сюда после отпуска – ты же видишь, что работы здесь ещё на пару-тройку лет.

Печкарь сидит на поваленном дереве, которое мы используем вместо лавки, закуривает и слегка покачивается. Его глаза смотрят куда-то сквозь листву и ветки, мимо нашего лагеря, мимо сооруженной наспех столовой, вообще – мимо всего, возможно прямо вот до своего дома.

–

Я же вроде и как там кому-то нужен – семье, родителям, соседям. Да много кому, – он затягивается и замолкает,