Дневники - Зинаида Гиппиус

И вышло: с привезенным царским отречением Керенский (с Шульгиным и еще с кем-то) отправился к Михаилу. Говорят, что не без очень определенного давления со стороны депутатов (т.е. Керенского), Михаил, подумав, тоже отказался: если должно быть Учредительное Собрание - то оно, мол, и решит форму правления. Это только логично. Тут Керенский опять спас положение: не говоря о том, что весь воздух против династии, Учр. Собр. при Михаиле делалось абсурдом; Керенский при Михаиле и с фикцией Учред. Собр. автоматически вылетает из кабинета; а рабочие Советов начинали черт знает что, уже с развязанными руками.

Ведь в новое правительство из Совета пошел один Керенский, только - он - к своим вчерашним "врагам", Милюкову и Гучкову. Он один понял, чего требует мгновение, и решил, говорят, мгновенно, на свой страх; пришел в Совет и объявил там о своем вхождении в министерство post factum. Знал при этом, что другие, как Чхеидзе, например (туповатый, неприятный человек), решили ни в каком случае в П-во не входить, чтоб оставаться по своему "чистенькими" и действовать независимо в Совете. Но такова сила верно-угаданного момента (и личного полного "доверия" к Керенскому, конечно), что пламенная речь нового министра - и тов. председателя Совета - вызвала бурное одобрение Совета, который сделал ему овацию. Утвердил и одобрил то, на что "позволения" ему не дал бы, вероятно.

Итак, с Мих. Алек. выяснено. Керенский на прощанье, крепко пожал вел. князю руку: "вы благородный человек".

Тотчас поползли вести, что военный министр Гучков и мин. ин. дел Милюков уходят. Это очень, слишком, похоже на правду. Однако, оказалось не правдой. Хотела написать "к счастью", да и в самом деле, это было бы новым узлом сейчас, но... я не понимаю, как будут министерствовать Гучков и Милюков, не чувствуя себя министрами. Ведь они не "облечены" властью никем, а пока не "облечены" - в свою власть они не верят и никогда не поверят. Это кроме факта, что они не знают, не видят того места и времени, когда и где им суждено действовать, органически не понимают, что они - во "время" и в "стихии" РЕВОЛЮЦИИ.

Посмотрим.

Кто о чем, а посольства только о войне. Французам наплевать, что у нас внутри, лишь бы Россия хорошо дралась, и всячески пристают, какие известия с фронта. Их успокоили, что в данный момент положение "утешительное", а на Кавказе даже "блестящее". (Дима же и передавал им нужные справки!).

Французы близоруки. В их же интересах следовало бы им к нашему внутреннему внимательнее относиться. В военных интересах. Ведь это безумно связано. Теперь не понимая, они и потом ничего не поймут. Заботятся сейчас о кавказском фронте! Как будто это им что-нибудь объяснит и предскажет. О войне надо заботиться отсюда.

Много мелких вестей и глупых слухов. Например, слух, что "Вильгельм убит". Постарались! Из правых кругов, сановничьих, Дима много узнавал комического и трагического. Но это в его записи. Уж слишком широк диапазон соприкосновений в нашем доме: от Сухановых, даже от Вань Пугачевых - до посольств и сановников с генералами. Мне не угнаться.

Любопытно, что до сих пор Правительство не может напечатать ни одного приказа, не может заявить о своем существовании, ровно ничего не может: все типографии у Ком. Рабочих, и наборщики ничего не соглашаются печатать без его разрешения. А разрешение не приходит. В чем же дело - неясно. Завтра не выйдет ни одна газета.

Московские пришли: старые, от 28 ф. - точно столетние. А новые - читаешь, и кажется - лучше нельзя, ангелы поют на небесах и никакого Совета Раб. Депут. не существует.

Сегодня революционеры реквизировали лошадей из цирка Чинизелли и гарцовали воистину "на конях", - дрессированных. На Невском сламывали отовсюду орлов, очень мирно, дворники подметали, мальчишки крылья таскали, крича: "вот крылышко на обед".

Боря, однако, кричит: "какая двоекрылая у нас безголовица!"

Именно.

"Секрет" Протопопова, который он пожелал, придя в Думу арестоваться, открыть "его превосходительству" Керенскому, заключался в списке домов, где были им наставлены пулеметы. Затем он сказал: "я оставался министром, чтобы сделать революцию. Я сознательно подготовил ее взрыв".

Безумный шут.

Теляковского выпустили. Он напялил громадный красный бант.

Много еще всего.. В церкви о ею пору "само-державнейшаго" ... Тоже не "облечены" приказом и не могут отменить. Впрочем, где-то поп на свой страх, растерявшись, хватил: "Ис-пол-ни-тельный Ко-ми-тет..."

Господи, Господи! Дай нам разум.

4 Марта. Суббота.

Утром - ничего, газет нету, вестей нету. Смутные слухи о трениях с Сов. Наконец, как будто выясняется: спор - насчет времени. Учр. С., немедля - или после войны.

Вот вышли "Известия". Ничего, хороший тон. Раб. Сов. пока отлично себя держит. Доверие к Керенскому, вошедшему в кабинет, положительно спасает дело.

Даже Д. В., вечный противник Керенского, вечно споривший с ним, сегодня признал: "А. Ф. оказался живым воплощением революционного и государственного пафоса. Обдумывать некогда. Надо действовать по интуиции. И каждый раз у него интуиция гениальна. Напротив, у Милюкова нет интуиции. Его речь - бестактна в той обстановке, в которой он говорил".

Это подлинные слова Д. В., и - ведь это только то сознание, к которому должны, обязаны, хоть теперь, придти все кадеты и кадетствующие. И о ею пору не приходят, и не верю я, что придут. Я их ненавижу от страха (за Россию), совершенно так же, как их действенных антиподов, крайних левых ("голых" левых с "голыми" низами).

В Керенском - потенция моста, соединение тех и других, и преображения их во что-то единое третье, революционно-творческое, (единственно-нужное сейчас).

Ведь вот: между ЭВОЛЮЦИОННО-ТВОРЧЕСКИМ и РЕВОЛЮЦИОННО-РАЗРУШИТЕЛЬНЫМ пропасть в данный момент. И если не будет наводки мостов, и не пойдут по мостам обе наши теперешние, слепые, неподвижности, претворяясь друг в друга, создавая третью силу, РЕВОЛЮЦИОННО-ТВОРЧЕСКУЮ, - Россия (да и обе неподвижности) свалятся в эту пропасть.

Часа в три лазарет инвалидов, что против нас, высыпал на улицу. Одноногие, калеки, тоже пошли в Думу, и знамя себе устроили красное, и тоже "республика", "земля и воля" и все такое. Мы отворили занесенные сугробами окна (снегу сегодня, снегу намело - небывало!), махали им красным. Стали они красных лент просить, мы им бросили все, что имели, даже красные цветы гвоздики (стояли у меня с первого представления "Зел. Кольца").

Ваня Пугачев каждый день является к нам из Думы (сидит в Сов. Р. Д.).

Рассуждает: "дом Романовых достаточно себя показал. Не мужественно Николай себя вел. Ну, мы терпели, как крепостные. Довольно. А только Родзянке народ не доверился. Вот Керенский и Чхеидзе - этим народ поверил, как они ни в чем не замечены. Это дело совсем иное. А войну сразу прекратить немыслимо, Вильгельм брат двоюродный, если он власть возьмет - он нам опять Романова посадит, очень просто. И опять это на триста лет".

Не вижу что-то другого нашего Ваню - Румянцева (солдат-рабочий). И Сережу Глебова. Последний очень интеллигентен.

Какая сегодня опять белоперистая вешняя пурга. И сиянье.

5 Марта. Воскресенье.

Вышли газеты. За ними - хвосты. Все похожи в смысле "ангелы поют на небесах и штандарт Времен. Пр-ва скачет". Однако, трения не ликвидированы. Меньшинство Сов. Р. Д., но самое энергичное, не позволяет рабочим печатать некоторые газеты и, главное, становиться на работы. А пока заводы не работают - положение не может считаться твердым.

В аполитических низах, у просто "улицы", переходящей в "демократию", общее настроение: против Романовых (отсюда и против "царя", ибо, к счастью, это у них неразрывно соединено). Потихоньку всплывает вопрос церкви. Ее собственная позиция для меня даже неинтересна, до такой степени заранее могла быть предугадана во всех подробностях. Кое-где на образах - красные банты (в церкви). Кое в каких церквах - "самодержавнейший". А в одной священник объявил причту: "ну, братцы, кому башка не дорога - пусть поминает, я не буду". Здесь священник проповедует покорность новому "благоверному правительству" (во имя невмешательства церкви в политику); там - плачет о царе-помазаннике, с благодатью... К такому плачу слушатели относятся разно: где-то плакали вместе с проповедником, а на Лиговке солдаты повели батюшку вон. Не смутился; можете, говорит, убить меня за правду... Не убили, конечно.

С жгучим любопытством прислушиваюсь тут к аполитической, уличной, широкой демократии. Одни искренно думают, что "свергли царя" - значит, "свергли и церковь" - "отменено учреждение". Привыкли сплошь соединять вместе, неразрывно. И логично. Хотя, говорят "церковь" - но весьма подразумевают "попов", ибо насчет церкви находятся в самом полном, круглом невежестве. (Естественно). У более безграмотных это более выпукло: "сама видела, написано: долой монахию. Всех, значит, монахов, по шапке". Или: "а мы нынче нарочно в церковь пошли, слушали-слушали, дьякон бормочет, поминать не смеет, а других слов для служения нет, так и кончили, почитай без службы..."