Развод. Тот, кто меня предал (СИ) - Даша Черничная

что меня окружает. Сейчас тоже не особо сильно волнует, но все же… что там?

Я подумывала пройти за дом, но «пройти» — это слишком громко сказано, да и сил в моих ногах не осталось вовсе. Как же быстро приходит в негодность наше тело, стоит только не пользоваться им пару недель.

Мысль, похожая на маленькую ядовитую гадюку, пронзает болью.

Смогут ли я когда-то иметь детей? Врачи говорят, что сделали все возможное, но в будущем проблемы могут быть. Нужно обследование.

Снова обследование. Анализы, тесты, УЗИ. К черту все. Не от кого мне иметь детей, да и мысль эта вызывает лишь холод, сковывающий душу. Не думать, не мечтать, не пытаться. Просто жить.

По-моему, отличный план, разве нет?

А дети? А что дети? В мире тысячи бездетных пар, которые прекрасно себя чувствуют. Ни тебе обременений, ни тревог.

Чувствую накрывающую волну рыданий и поднимаю лицо к небу. Подставляю раздраженную, сухую кожу порывам ветра и закрываю глаза.

Со стороны кажется, что я молюсь, прошу о чем-то. Например, о своих тайных мечтах и желаниях. На самом деле я не вымаливаю ничего. И больше никогда не буду этого делать.

Я зла на мир, на вселенную, на Бога, на мужа, на друзей, на саму себя. Раньше я часто молилась, ходила в церковь, просила о ребенке. Лучше бы его не было, чем вот так.

Снова начинается снегопад. Тихие снежинки падают на дорожки, ложатся еще одним слоем на высокие сугробы. Падают на мою куртку, шапку. Вместе с землей я медленно покрываюсь снегом.

Раньше мы с Мироном обожали зимы. Уезжали в горы, снимали там коттедж и наслаждались друг другом. Целовались до одури, до зудящих губ, а потом занимались любовью на всех плоских и не очень поверхностях.

Мы были открыты друг перед другом — без стеснения, без фальши, без игр. Настоящее единение не только тел, но и душ. Он всегда чувствовал меня на каком-то ментальном уровне, считывал все мои мысли и желания.

Как же здорово было в нашем общем прошлом.

Сижу на ступеньках долго. Тело немеет, рук и ног не чувствую уже давно, кожа на лице стянута болезненной маской, губы потрескались.

Я совершенно забила на себя как на женщину. Умываюсь мылом, им же тру тело и мою волосы. Зубы чищу через день. Что такое маникюр и педикюр, я позабыла.

Мне плевать на внешний вид, не на конкурс красоты приехала. И вообще, дайте мне упиться своим горем, в конце концов, я имею на это право.

— Ну невозможно на это смотреть, — ревет голос рядом со мной, и я испуганно дергаюсь.

Мирон выходит босиком прямо на ледяной порожек, в домашних штанах и черной футболке. Грубо поднимает меня со ступеней и с силой прижимает к себе. Бормочет ругательства. Льется трехэтажный мат, который, кажется, слышат все соседи. А я могу думать только о том, что рядом с Мироном мне тепло.

Родная близость, которая ощущается как возвращение домой.

— Угробить себя решила? — шипит сквозь зубы и срывает с меня шапку.

Вжикает молнией и стягивает куртку, щупает ее.

— Охренеть! Насквозь мокрая. Ты вообще дура, Рита?

Отшвыривает ее на пол, сдирает с меня свитер, под которым только тонкая майка на бретельках. Как куклу ставит меня на ноги и срывает спортивные брюки. На коже остаются красные следы от ткани и его пальцев, но Мирон даже не думает извиняться.

Кучка на полу растет.

Он сажает меня ну пуф, становится передо мной на колени и снимает носки. Касается ступней. Я не чувствую этого прикосновения, потому что конечности онемели.

— Чего добиться хотела? — стягивает с себя футболку, ставит обе мои ноги себе на грудь.

Берет одну ступню и начинает тереть ее, опускает голову ниже, открывает рот и дует на кожу, греет своим дыханием. Я неконтролируемо открываю рот и облизываю потрескавшиеся губы.

Внутри меня разливается забытое тепло. Где-то там, в глубине, зарождается крохотная искра, которая тут же начинает греть грудную клетку.

По телу принимаются бегать мурашки, и я с удивлением смотрю на них. Я и не думала, что смогу что-то чувствовать, но сейчас отчетливо ощущаю нежность, клубящуюся внутри меня.

Она, не спрашивая разрешения, туманом распространяется по всем темным углам, наполняет их мягким свечением.

Согрев одну ступню, Мирон переключается на другую, даже не обращая внимания на то, как меня размазывает на маленьком пуфике. Массирует, опаляет горячим дыханием.

Все это так правильно, так катастрофически необходимо моему замерзшему сердцу. Мыслей нет, я вмиг опустела, не оставила после себя ничего — только лужицу, образовавшуюся под одеждой.

Кто я? Кто мы друг другу? Я потерялась где-то в этой жизни, и, кажется, только он один, только Мирон сможет спасти меня. Взять за руку и вывести из этого гребаного лабиринта.

Не отдавая себе отчета, поддавшись порыву, я скатываюсь на пол, становлюсь на колени, переползаю поближе к ошалевшему Мирону и сажусь сверху на него.

Мои движения неспешны, но настойчивы. Я точно знаю, чего хочу.

Беру лицо Мирона и на секунду запоминаю его такого — растерянного, ничего не понимающего и до трясучки, до дрожи в теле жаждущего меня.

В нашем поцелуе нет голода, нет чувств на разрыв. Нет всепоглощающей страсти — опаляющей, обжигающей. Но есть что-то другое. Невероятно нежное, бережное, аккуратное. Он бережет меня, а возможно, даже боится.

Я и сама боюсь себя, потому что отключенная автоматика разума идет только по приборам.

Мы не играем в прятки, не выводим друг друга на эмоции. Мы знакомимся заново. Прошлых нас больше нет, а новых мы не успели поприветствовать.

Пытаясь приноровиться, мы переходим невидимую грань, когда не нужно подстраиваться под другого человека — наши тональности приходят в гармонию автоматически, без инструкции, калибровки и дополнительного подзаряда.

Я открываю рот шире, и язык Мирона тут же ныряет внутрь, переплетается с моим языком. Они танцую танец, темп которого нарастает в геометрической прогрессии.

Вот мы едва соприкоснулись губами. И мгновение спустя мы не можем оторваться друг от друга. Одна моя рука погружается в его волосы и стягивает их, другая впивается в плечи, как в спасительный плот.

Мирон держит меня в сильных объятиях, больно сжимает талию, другой рукой фиксирует мою шею, не давая отстраниться ни на сантиметр. Мы сплетаемся, врезаемся друг в друга. Он целует так отчаянно, как может целовать лишь голодный мужчина.

А ведь я не задумывалась о том, были ли у него женщины после нашего развода. Не хранил же он мне верность? Или?..