Бриллиантовые девочки - Жаклин Уилсон

— Но она же не сын.

— Дикси, дай мне немножко повоображать. Ненадолго, пока я соберусь с духом. Я не могу вынести, что все сделала не так. Ты ведь у меня тоже маленькая мечтательница. Ты же знаешь, как это бывает. Не то что другие. Не говори сёстрам!

— Но…

— Дикси, нельзя им говорить. Они подумают, что я рехнулась.

— Я тоже думаю, что ты рехнулась.

— Мартина и так злится, потому что её оторвали от её чёртова Тони. Джуд ещё упрямее, чем всегда. Рошель непрерывно капризничает. Они не поймут этого так, как мы с тобой. Мне нужно всего несколько дней, Дикси. Пожалуйста! Не выдавай меня.

— Хорошо, мама. Я им ничего не скажу. Мама разрыдалась:

— Хорошая моя. Спасибо тебе, тысячу раз спасибо. Так ты обещаешь?

Я нашла носовой платок Брюса и вытерла маме глаза.

— Обещаю, — сказала я. — Но только ненадолго. Нам придётся сказать им очень скоро. Но пока можешь воображать, раз тебе так лучше.

— Ты такая добрая, Дикси. — На глазах у мамы снова выступили слезы. Она приподняла Солнышко и провела его мягкой щёчкой по моей. — Он тебя целует. Он тебя уже очень любит, — прошептала мама. — Ты его любимая старшая сестра.

12

Мама так и осталась с Солнышком на своём матрасе, как будто их занесло на необитаемый остров. Мартина, Джуд и Рошель приходили их навестить, но мама их отсылала, говоря, что устала и хочет отдохнуть. Она не заметила, что Мартина плакала. Она не заметила, что у Джуд разбит нос. Она даже не заметила, что Рошель вырядилась в свои лучшие (непросохшие) джинсы и блестящий серебряный топ.

Мама хотела видеть только меня. Меня она просила принести ей чашку чая, проводить её в туалет, достать чистые подгузники для Солнышка. Она даже разрешала мне присутствовать при смене подгузников, хотя и клала её спиной ко мне, наклоняясь над ребёнком так, чтобы мне не видно было голую попку Солнышка.

— А теперь я его покормлю, — сказала мама. — Пойди поиграй немного, Дикси. Ты была такой примерной девочкой!

Я чувствовала себя слишком взрослой и солидной для игр. Так приятно было чувствовать себя избранницей, маминой любимицей. Солнышку я тоже нравилась. Я умею обращаться с маленькими. Может быть, я стану нянечкой в яслях, когда вырасту. Нет, лучше открою собственные ясли, и все младенцы будут у меня лежать в белых колыбельках под красными, зелёными, жёлтыми и сиреневыми одеяльцами, так что никто не будет знать, кто здесь мальчик, а кто девочка. Над каждой колыбелькой будут порхать на верёвочках маленькие игрушечные птички, и дети будут тянуть к ним пухлые кулачки, пытаясь поймать.

Я буду их кормить, менять им пелёнки, а купать я их буду всех вместе в специальной большой детской ванночке, а потом заворачивать в огромное белое полотенце и щекотать за животики и крохотные пальчики. Меня будут называть няня Дикси, все малыши будут меня обожать, и любой из них будет немедленно переставать плакать, стоит мне взять его на руки.

Я подумала о Мэри. Мне хотелось, чтобы она тоже перестала плакать. Она не умела по-настоящему играть и веселиться. Она боялась испортить этого страшного пластмассового младенца. Я вспомнила своих старых Барби. У всех у них были рваные платья, стрижки, как у скинхедов, и несмываемая татуировка гелевой ручкой. Может быть, Мэри бы понравилось играть с ними. С ними совершенно не нужно было думать о том, как бы их не испортить.

Я порылась в своей коробке и вытащила целую охапку этих Барби. На кухне Рошель чистила свои красные замшевые туфли.

— Ага, надоело играть с настоящими младенцами? — сказала она. — Наконец-то мы снова видим нашу безмозглую Дикси, которая, как всегда, играет в куколки.

— Я с ними играть не собираюсь, — сказала я надменно. — Думаю, они могут понравиться моей подруге Мэри. Я хочу научить её играть.

— Ты что, воображаешь себя Мэри Поппинс, на фиг? — с издёвкой спросила Рошель. — И это вообще-то не твои Барби, а мои, и ты мне их всех перепортила. Что у них с волосами? Ты их что, обстригла?

— Заткнись, а то я тебя обстригу, — пригрозила я и бросилась к задней двери, пока она меня не поймала.

Я залезла на стену, сжимая в одной руке Барби, как какой-то нелепый букет. На качелях Мэри не было. Пластмассового малыша в коляске тоже не было. Сад был пуст.

Я сидела на стене, болтала ногами и ждала. Потом мне надоело ждать. Я решила рассадить Барби в кружок в саду у Мэри прямо за калиткой — с поднятыми руками, как будто все они машут ей в знак приветствия. Это будет здорово, и она посмеётся, когда их увидит.

— Эй, ты что тут делаешь?

Я так удивилась, что так и села. А потом посмотрела наверх. Щеки у меня горели. На меня смотрел человек с огромными страшными ножницами в руке. Я взвизгнула.

— Ну-ну, все в порядке. Не пугайся. — Он заметил, что я уставилась на его чудовищные ножницы, и бросил их на траву. — Не гляди так, это просто садовые ножницы. Моя маленькая дочка тоже их боится.

— Вы папа Мэри? — спросила я.

— А ты знаешь мою Мэри?

Я кивнула, но не стала говорить, что мы с ней дружим, — не хотела доставлять ей неприятности. Но папа Мэри улыбнулся, нагнулся ко мне и помог встать. Барби вздрогнули и все одновременно упали в обморок.

— Это твои куклы? А почему ты их рассаживаешь у меня в саду? Они что, собрались на девичник?

— Я подумала, может, Мэри захочет с ними поиграть, — прошептала я.

— Очень мило с твоей стороны, — сказал он, глядя на моих Барби с некоторым сомнением.

— А она выйдет?

— Она, наверное, ещё допивает чай. Она у нас не очень хорошо кушает, наша Мэри. И мама сейчас на неё сердится за то, что она не доедает хлеб. Вот ты доедаешь хлеб?

Я кивнула, хотя это была неправда.

Он тяжело вздохнул.

— Послушай, а пойдём-ка ты покажешь Мэри пример, а?

Я собрала попадавших в обморок Барби и пошлёпала за ним по выстриженной зеленой лужайке к дому. У двери он остановился:

— Вытри ноги, дорогая. Моя жена, знаешь, очень строго на это смотрит. Она очень следит за домом.

Он снял садовые ботинки и пошёл по полу в одних махровых носках. Я на цыпочках последовала за ним.

Я глазам своим не верила, глядя на их дом. Кухня выглядела так, будто все ещё выставлена в магазине, — новёхонькая, с иголочки, сияющая чистотой, каждая кастрюлька на своём месте и вычищена до неземного блеска. Кухонный стол тоже был очень чистый и совершенно пустой. Они явно не едят на кухне.

Оказалось, что у них есть отдельная столовая, и там они пьют чай. Столовая была вся розовая с тёмной поблёскивающей мебелью. На обеденном столе лежала узорная белая скатерть с вышивкой по собранным в складки углам. Стол был накрыт к чаю — розовые тарелки, чашки и блюдца были все из одного сервиза. На большом блюде лежало несколько бутербродов, на другом — шоколадное печенье, а на третьем — большой глазированный бисквитный торт, украшенный вишнями. Он был уже надрезан, так что виден был толстый слой варенья и сливочный крем внутри. У меня потекли слюнки.

Мэри сидела очень прямо, а перед ней на тарелке лежали четыре куска хлеба. Они лежали четырехугольником, как рама без картины. Мать Мэри стояла у неё за спиной, сложив руки на груди, с поджатыми губами. Они обе явно удивились, увидев меня.

— О господи, опять ты! — сказала мать Мэри.

— Я пригласил её зайти, дорогая, — сказал папа Мэри. — Она принесла нашей Мэри маленький подарок — правда ведь, очень мило с её стороны?

Мать Мэри посмотрела на моих Барби, как будто я принесла пригоршню тараканов.

— Да, очень мило, но у Мэри есть свои куклы, дорогая, — сказала она. — Твои ей не нужны.

Прямо у неё за спиной стоял целый стеклянный шкафчик с куклами. Они были одеты в старомодные розовые, сиреневые и бледно-жёлтые платья с буфами и со сборчатыми нижними юбками, в белые носочки и крошечные чёрные туфельки. У всех были розовые щёчки с ямочками и сияющая улыбка, открывающая жемчужные зубки. У одних были длинные кудрявые волосы, перехваченные лентами, у других — короткие локоны и заколки сердечком, у третьих — очень аккуратные нейлоновые косички.

— Это куклы Мэри? — спросила я с трепетом.

— Нет, конечно. Это моя личная коллекция «Улыбчивые красавицы». Это коллекционные куклы, — сказала мать Мэри.

Я невольно подумала, что ей хотелось бы и Мэри запереть в стеклянный шкаф, чтобы она стояла там, до блеска вымытая, ни единой пылинки, а на щеках всегда ямочки. Мэри смотрела на меня, закусив губу.

— Я пришла на чай, — сказала я, чтобы её успокоить.

Мать Мэри нахмурилась:

— В другой раз, милая. А сейчас уходи. И кукол своих прихвати с собой.

— Я её пригласил, дорогая, — сказал отец Мэри. — Я подумал, что так Мэри будет легче доесть свой хлеб. Так что присаживайся. Как тебя зовут?

— Дикси.

— Погоди… Дикси, — сказала мама Мэри.

Она выговорила моё имя, как будто это было нехорошее слово. Она расстелила на розовом в белую полоску сиденье глянцевый журнал, словно опасаясь, что моя попа испачкает ей стул. Сидеть на журнале было холодно и неудобно, к тому же он хрустел при каждом моем движении. Я ёрзала на сиденье, не зная, можно ли самой взять бутерброд. Дома мы просто брали их руками, но У Мэри все было совсем по-другому.