Суринам - Олег Радзинский

— А почему они перестали? Куда они подевались?

— А-а. — Кассовский допил вино. — Это-то и есть главное: чем больше количество материи, тем она энергетически тяжелее. Чем больше становилось людей — плоти, тем плотнее становился материальный мир. Затем плотность мира стала так велика, что энергетические существа — боги — или умерли, как бы задохнулись среди этой плотности, или предпочли прекратить общение с миром. Просто ушли и оставили нас одних, среди нашей тяжести. Но также они оставили на земле своих наследников, в которых живут их пнеумы. Как гены на материальном уровне.

Илья молчал. Он никогда не представлял себе всё это так буквально. «Неужели правда? Неужели я действительно?..» Он взглянул на Кассовского.

Кассовский смотрел на него в упор. Он хотел, чтобы Илья осознал важность того, что сейчас будет произнесено.

— Эти люди — наследники богов, или нэнсеке, — сказал наконец Кассовский, — люди особой энергетической конфигурации. В таком человеке как бы живут две пнеумы: одна — его собственная, а вторая — божественная искра, которая всегда готова к возвращению в Плерому. Которая — помнит. Поэтому маги видят их как двойное существо. Из двух энергетических сфер.

Кассовский откинулся назад. Он снова сделал паузу. Илья не хотел её прерывать.

— Вот вам и оборотни, — странно безразличным, пустым голосом сказал Кассовский. — Вот вам и оборотни.

Было неподвижно в ночной тиши сада. Даже цикады молчали, словно прислушиваясь к их беседе.

«Есть логика, — подумал Илья. — Если это правда, понятно, почему царские династии обычно оправдывали право на престол своим божественным происхождением. Понятны античные мифы. Понятно непорочное зачатие». Сейчас, однако, его интересовало другое.

— А как можно вернуться в Плерому, если вспомнить свою сущность? Это что, буквальное возвращение?

Кассовский поморщился. Темнота вокруг перестала быть лиловой, проступил сиреневый свет, и было ясно: сейчас — сразу — наступит утро.

— Рано об этом. — Кассовский встал с кресла. Он говорил не в своей обычной книжной манере — полными фразами, а отрывисто, ломаным языком: — Это когда будем о хаосе. Это тогда, а теперь рано. Сейчас важно помнить: пнеумы, в каждом из нас, должны вернуться домой, в Плерому. Должны вспомнить, кто они. Кто мы и откуда. А материя мешает. Слишком плотная. Слишком много плоти.

Илья тоже встал. Он пытался ощутить свою материальность как отдельное от себя качество, но не мог. Это было несколько стыдно. Его божественность не хотела себя проявлять. Ему было и так хорошо.

— А где Адри? — спросил Илья. Он думал, что сейчас Кассовскому всё равно и тот скажет правду. Что скрывать, когда мир так плотен.

— Адри? — Кассовский улыбнулся и стал собой, прежним. Светский, интеллигентный старик. Илья навидался таких среди профессоров в Колумбийском университете.

— Адри вернулась к себе домой, — сказал Кассовский. Он был готов рассказать Илье всё, всё, что тот хотел слышать.

— В Нью-Йорк? — Самолёт завтра, и он сможет её увидеть, из аэропорта сразу поехать к ней. Радость заполнила Илью тёплым, ровным чувством.

— Почему в Нью-Йорк? — удивился Кассовский. — Квартира на Линкольн Сквер — моя квартира. А Адри уехала к себе домой, в Сипалвини.

Кассовский посмотрел, понимает ли его Илья. Тот не понимал.

— Это на юге Суринама, — пояснил Кассовский. — Далеко на юге. Правда далеко.

— Ну и что. — Илья попытался сказать это как можно твёрже. — Я её всё равно найду.

Кассовский улыбнулся, не снисходительно, а радостно, как бы одобряя Илью. Он посмотрел на ленту у Ильи в руках.

— Завтрак в девять. — Кассовский повернулся, чтобы идти. — В девять. — Он вздохнул: — А можно и попозже.

ПАРАМАРИБО 11

В TO УТРО Хасьенда зажила старой жизнью.

В доме снова появились тихие женщины в тёмно-синих передниках, которые что-то мыли, скребли и натирали. Было слышно, как в саду работают люди. В дом вернулись звуки. Илья шёл к себе в спальню сквозь привычную, приглушённую активность большого места, о котором нужно постоянно заботиться. Он потрогал дверные ручки всех спален, так, на всякий случай; двери были всё ещё заперты.

В его комнату кто-то заходил и навёл порядок: на кровати лежали свежие полотенца, и одежда, вынутая им вечером из сумки, была аккуратно сложена на тёмном комоде. На подушке его ждала книга с закладкой. Илья взял книгу и прочёл английское название: «Республика Суринам: история и география страны». Он открыл книгу на заложенном месте. Это была глава о Сипалвини.

Сипалвини, прочёл Илья, самая большая провинция Суринама. Больше, чем остальные девять провинций вместе. Провинция была создана специально, чтобы объединить все не используемые страной земли на юге. Там даже не было административной столицы. Там вообще ничего не было, кроме джунглей, через которые текли длинные реки. Да ещё горы, горы, горы.

В Сипалвини, на территории в 130 567 квадратных километров, жило меньше чем 30 000 человек. Илья посчитал: i человек на 4,4 квадратных километра. Или 0,3 человека на квадратный километр. Как ни считай, получалось, что Адри ему не найти.

Илья посмотрел на книгу: Кассовский ещё раз показал, что он на шаг впереди. А может, и не на один. Илья лёг на кровать, закрыл глаза и стал думать об Адри.

Мысли мешались с тем, что ему ночью рассказывал Кассовский. Если Адри беременна его ребёнком, значит, в ней теперь тоже живёт божественная пнеума, думал Илья. Ему стало интересно, что бы Кассовский сказал по этому поводу. По его логике, Адри не должна была рожать, поскольку это лишь увеличивало количество плоти, количество материи в мире. Надо уточнить, решил Илья. Он стряхнул с себя навязчивый круговорот мыслей и пошёл умываться перед завтраком.

Keuken Terras была пуста, он пришёл первым. Сначала Илья испугался, что Кассовский снова уехал и бросил его наедине со всеми так и незаданными вопросами, но, увидев на столе три прибора, успокоился. Кто третий? Надежда как тошнота поднялась из желудка к горлу. Он знал, что это не Адри, но надеялся всё одно.

Кухарка была та же самая, что и при Рутгелтах, худая тихая женщина с вечной жёлтой креольской повязкой на голове. Её звали Алоизия, и— Илья этого не знал — она добавляла ему в еду кислые травы ирдэни, что заставляют мужчину терять память о прошлых вещах. Её никто не просил это делать; Алоизия сама решила, что так будет лучше для Адри: ведь своих мужчин она предпочитала без памяти.

По вечерам, у себя в комнате, где тревожно пахло гиацинтами, Алоизия раскладывала на большой деревянной доске длинные мешочки куриных кишок и подолгу смотрела на них, пытаясь понять, почему на ней никто не хочет жениться. Часто в первую треть ночи к ней в дверь стучались мужчины, что днём работали в саду. Алоизия никому не отказывала, ничего не требуя взамен и не спрашивая имён.

По воскресеньям она всегда ходила в церковь.

Кассовский появился скоро, одетый в голубую льняную рубашку с длинными рукавами и длинные белые брюки, тоже льняные. Рукава рубашки были закатаны, и Кассовский выглядел моложе, чем ночью. Его борода была аккуратно подбрита, и от него пахло тонким сладким одеколоном. Он был босиком. Илья, которого женщина из Нью-Джерси научила разбираться в таких вещах, понимал, что кажущаяся небрежность, с которой одет Кассовский, стоит больших денег. Сам Илья был в тех же старых шортах, что ночью принёс старик.

Он пожалел, что даже не надел майку.

Алоизия выкатила на террасу большую деревянную тележку с фруктами, свежими соками в стеклянных кувшинах и кучей всего.

Илья был голоден, но медлил брать еду: он ожидал, что появится кто-то ещё, для кого поставлен третий прибор. Кассовский, однако, налил себе кофе и, ничего не сказав, набрал полную тарелку крупно нарезанных кусков папайи и манго. Илья решил не спрашивать, не показывать интерес — он не хотел выглядеть слабым — и принялся за сладкие, похожие на длинные чёрные кабачки, фрукты, названия которых он не знал. У фруктов был вкус клубники с лимоном. Илье нравилось, что их можно нарезать круглыми ломтями и есть как арбуз.

Алоизия налила Илье жидкую горячую овсянку в круглую белую чашку без ручек. Она пододвинула к нему блюдце с горьким имбирным мёдом и ушла с террасы.

Кассовский сидел молча, не притрагиваясь ни к чему на своей тарелке. Он пил густой чёрный кофе и вертел в пальцах травку, которой Алоизия декорировала тарелку с сырами. Иногда Кассовский нюхал травку и закрывал глаза, словно погружаясь в воспоминания, принесённые этим запахом. Изредка он откусывал от мохнатого зелёного кончика и долго жевал.

Скоро пошёл дождь.

Они сидели молча, не тяготясь друг другом, и каждый был в своей жизни. Дождь звенел по навесу, каждая капля отдельно, словно ксилофон. Вдруг Кассовский рассмеялся. Илья посмотрел ему в лицо, ожидая объяснений. Кассовский улыбнулся.