Год - тринадцать месяцев - Вагаршак Мхитарян

Не надо думать, однако, что мы тут же, на рыночной площади, начали гонять по снегу футбол. Когда у вас вдруг появится сумма, на которую можно купить, например, шесть тысяч тетрадей, вы забудете про игры и пойдете в сберкассу. Точно так же поступили и мы. Деньги положили на мое имя, а сберкнижку вручили Генке, возведя его в сан лорда хранителя сберкнижки.

Домой мы возвращались в новом качестве. Кем мы были еще три дня назад? Стыдно подумать! Коллектив без гроша в кармане! А теперь?..

Открытки с видом на решетку

Трудно представить себе вестибюль школы без нашей Даниловны и ее незлобно-сварливого голоса:

— Тряпку, тряпку не видишь? А коли видишь, так не переступай! Зачем за собой чахотку в класс тащишь?

Едва я вступил на заветную тряпку, как Даниловна зазвала меня в швейцарскую.

— Держи-ка! — протянула она мне газетный сверток. — Открытки тут. У твоего отняла. Самый длинный и худючий он у тебя.

— Со шрамом на лбу?

— Не приметила. Да я тебе его покажу. Собрал он тут мальцов в кружок, я думала, он им те открытки для интересу показывает, а потом гляжу, детишки ему деньги суют, значит торговля идет. Ты разберись: нечистое дело. По глазам его шустрым видать было.

— Спасибо, Даниловна, разберусь.

«Длинных и худючих» у меня двое: Вовка Радченко и Витька Сомов. Первый отпадает. Значит, Витька. В пачке около ста открыток. Откуда им быть? Неужели снова сорвался?

После нагоняя за Приморск Витька заметно переменился, стал активнее, подтянулся в учебе. Да а Сашка Кобзарь, присматривавший за ним, ничего подозрительного не замечал. Но вот в моих руках вещественное доказательство. И все-таки хотелось думать, что злосчастные открытки упали с неба и Витька сумеет доказать это.

Я поднялся наверх. Сомова нигде не было. На урок он не явился. Удрал. Я уже знал по прежнему опыту, что Витька запросто может махнуть куда-нибудь, ни с кем не попрощавшись. Одна надежда: погода «нелетная».

Я решил ничего не говорить ребятам, пока не повидаюсь с Сомовым.

После уроков отправился к нему домой, но никого там не застал. Встретил я Витьку случайно на трамвайной остановке.

С полквартала мы прошагали молча. Витька напустил на себя обычное сонливое безразличие. Не заговори я — он и рта не раскроет.

— Почему на уроках не был? — прервал я наконец паузу.

— Голова болела.

У Витьки ломается голос. Сейчас он поднялся на такие высокие ноты, на которых икают.

— Ну, а проветрившись, как ты себя чувствуешь?

Витька невежливо молчит.

— Где взял открытки?

— Купил.

— Где?

— В «Старой книге».

— На какие деньги? Опять нашел?

На этот раз Витька не выкручивается.

Мы вышли на главную улицу и скоро очутились у двери магазина «Старая книга». Я вытащил из портфеля сверток с открытками и протянул его Витьке.

— Сам отдашь продавщице.

Витька пугливо попятился от меня.

— Эх ты, бизнесмен! Иди за мной!

В отделе «Ноты», где под наличником я увидел такие же открытки, как у меня, торговала молоденькая продавщица. Я нагнулся над стеклом прилавка, приглашая ее сделать то же самое. Девушка с осторожной смелостью приблизила к моим губам розовое ушко, в которое я прошептал:

— Я учитель. Мой воспитанник стащил у вас вчера открытки. Разрешите мне вернуть их вместе с извинениями.

Девушка просияла и, забыв о конспирации, певучим голосом сообщила в соседний отдел:

— Макар Степанович, открытки вернулись!

— Какие открытки?

— Вчерашние. Помните, женщина видела, как их мальчишка утащил.

— Подождите, я сейчас.

Макар Степанович, подвижной человек с восточными чертами лица, по-видимому, директор магазина, прервал покупку старых книг и направился в нашу сторону. Встреча с кавказским темпераментом не сулила ничего хорошего, кроме окончательного и наверняка бурного разглашения тайны. Я сунул пакет продавщице, сделал ей ручкой и показал спину.

— Бежим, — шепнул я Витьке, который был уже в дверях и меньше всего нуждался в моей команде.

На улице, по моим понятиям, нам следовало раствориться в толпе, но Витька свернул за угол. Привыкший преклоняться перед опытом знатоков, я последовал за ним.

Вскоре мы уже качались в троллейбусе, наслаждаясь безопасностью.

Сошли на конечной остановке. Я привел Витьку в парк.

Здесь было пустынно и уныло. Редкие парочки, тихие и грустные, бродили по главной аллее, как наказанные по школьному коридору. Порывы ветра, настоянного на острых запахах прелых листьев, легко проникали сквозь мое «семисезонное» пальто до самой души и извлекали из нее мысли о бренности жизни. Я же притащил Витьку сюда, чтобы поговорить «за жизнь» не бренную, а полную надежд.

— Ну, как дальше жить будешь, Вить?

Витька сделал вид, что задумался над этой проблемой, потрясающей каждое новое поколение как до, так и после Гамлета.

У меня огромное желание, закатить ему небывалый скандал. Но скандал — это по меньшей мере дуэт, и с молчаливым Витькой его не исполнишь. Еще можно было бы надавать ему хорошенько по шее согласно педагогике Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью». Витьку не я породил, но у него нет отца, и от этого у меня на Витьку особые права и обязанности. Все дело в том, что меня самого в отрочестве не били и я не приобрел личного опыта. Остаются слова. Одни из них уже порядком стерлись от частого употребления в школе, другие и вовсе на грани девальвации. Выбираю те, что повечнее.

— Витя, ты маму свою уважаешь?

— Уважаю.

— Зачем же ты ей доставляешь столько горя? Ведь из-за тебя она так извелась, постарела раньше времени.

— Я ей помогаю… Полы мою.

— В свободное от воровства время? Спасибо тебе за такие полы.

Витька не возражает. Я усаживаюсь на скамейку и постилаю ему полу своего пальто. Он в одной куртке, но с виду не мерзнет. Осторожно опускается рядом со мной. Меня и зло разбирает, и жалко этого нескладного, угрюмого паренька, и муторно на душе от своего бессилия перевернуть его с головы на ноги.

— У тебя сейчас как в сказке получается. Налево пойдешь — тюрьма, материнские проклятия, человеческое презрение. Направо пойдешь — школу кончишь, порадуешь мать, станешь работать, помогать ей и дальше учиться, способности у тебя есть. От нормальной жизни повеселеешь, парень ты видный, полюбит тебя хорошая девушка, вроде нашей Оли, и будешь ты, Виктор Сомов, человеком среди людей, а не волком среди волков. Куда же ты пойдешь, Вить?

— Направо.

— Так этот путь лежит через школу, а не через трамвайные остановки и магазины. У тебя что, компаса в голове нет??

— Есть.

— Значит, он испорченный. Надо ремонтировать. Видишь, что тебя влево заносит, остановись, дай себе разик по шее и сворачивай побыстрее к людям. Не пробовал так?

Витька сосредоточенно трет носком ботинка асфальт и, не поднимая головы, прерывисто, икающим голосом говорит:

— Вы думаете, я совсем дурак, да? Ничего не понимаю? Я понимаю, только не могу я… Думаете, я хотел открытки украсть? Я просто так зашел в магазин, увидел открытки, а потом подумал на Новый год всем раздать… Написать что-нибудь и подложить каждому в парту… Потрогал наличник, а он не прибитый… Ну, я вытащил… Я знаю, вы мне не верите. И мама не верит. Только я уже бросил это дело. Не интересно. И бояться стал. Раньше ничего не боялся. Если поймают, начну кричать и кричу, пока отпустят. А теперь боюсь, что кто-нибудь увидит…

Витька зябко поводит плечами и поворачивается ко мне:

— Про открытки знают в классе?

— Девчонки не знают. Но шила в мешке не утаишь. Не про это, так про другое узнают ребята. Бросай ты свой вредный цех. Одна нервотрепка. И без тебя на свете жуликов больше чем надо.

— Не буду я больше… Вот увидите…

«Больше не буду!» Сколько раз мы слышим эту фразу в школе! Она имеет десятки интонаций, и среди них есть только одна-единственная нота искреннего раскаяния. Поди-ка отличи ее! Как часто мы лениво принимаем желаемое за действительное и порождаем тем самым ханжу, который одинаково легко кается и грешит.

Нет, Витенька, на этом наш разговор не закончится, хотя ты сегодня, быть может, ближе к истине, чем когда-либо прежде.

Никуда он не денется!

Я собрал мальчишек на тайное совещание. Оказалось, что тайной было лишь то, что мы собрались по секрету от Витьки. Ребята знали о его второй жизни и особенно хорошо те, кто раньше учился с ним в старой школе. Рассказывали, что у Витьки частенько водились денежки, что он охотно угощал в буфете тех, кто набивался к нему в дружбу. Но закадычных друзей у Витьки все равно не было ни в нашем, ни в других классах. Отсутствие характера — самый жалкий характер. Им-то и обладал Витька. Для ребят он был никто. Уйди сегодня из класса — и не вспомнили бы о нем. Все это я почувствовал по унылому настроению ребят. Даже Вовка Радченко, любитель крайних мер, заявил без особого энтузиазма: