Год - тринадцать месяцев - Вагаршак Мхитарян

— Люблю вальс! — сказала Виктория, отбрасывая белокурые волосы, волной спадавшие на открытые плечи. — Девчонкой я на спор могла выдержать без отдыха несколько пластинок, а теперь от одной кавалер двоится в глазах.

Голос ее был слишком искренним для приглашения на банальный комплимент, от которого трудно было удержаться, глядя на ее маленькую, крепкую фигуру в белом платье выпускницы. Даже в лучиках морщин возле глаз, по которым обычно, как по кольцам на срезе ствола дерева, читаются годы, — ничего не разобрать…

— Что ты так пристально смотришь?

— Красота — общенародное достояние. Как картина в Третьяковке. Кто хочет, тот и смотрит.

— Тебе не идет гусарство, Гриша.

— А что мне идет?

— Мальчишество.

— Спасибо.

Я кружил Викторию до тех пор, пока она не запросила пощады. Я усадил ее на диван и пошел за лимонадом. Но, вернувшись, Викторию в комнате не нашел. Игорь Макеевич сказал, что видел, как она спускалась вниз. Отдав ему бутылку и бокалы, я вышел из комнаты.

Я застал ее в вестибюле одетой.

— Что-нибудь случилось?

— Нет. Я иду домой.

— Хотя бы попрощалась по этикету.

— До свиданья.

Я оделся и догнал Викторию во дворе. Мы шли молча. Она опустила голову, словно прислушивалась к стуку своих каблуков. Я поглядывал на высокие звезды поздней осени. На трамвайной остановке Виктория протянула мне руку. Я спрятал свою за спиной и предложил идти пешком.

— Нет. Я поеду. Так будет лучше.

— Откуда тебе знать, как лучше? Ты всего лишь учительница литературы, а не пророк.

Она настаивала на своем. Мы поехали трамваем. И снова шли молча, пока остановились под деревом, раздвоенным как рогатка.

— Вот мы и пришли, — облегченно сказала Виктория.

— Да, действительно, — поддержал я «оживленный» разговор.

Виктория посмотрела на часы.

— Ты знаешь, который час? — спросила она.

— Когда не хотят поцеловать, спрашивают, где у тебя щека.

— Это тоже французская пословица?

— Нет, греческая.

— Но тоже смелая в твоих устах.

— Мальчишки все смелые.

— И девчонки тоже. А женщины моего возраста в этот час пьют чай и укладываются спать.

— Мальчишки тоже пьют чай, если их заставляют.

— Я бы с удовольствием напоила тебя, но уже поздно. Люся спит.

— Кто эта вредная Люся?

— Она еще не успела никому сделать вреда. Ей пять лет. Она моя дочь.

— Дочь!..

Виктория пристально посмотрела мне в глаза и сказала твердо:

— Да. Моя дочь. Ну, я пойду.

— Подожди.

— Она меня ждет. Может быть, не спит. Спокойной ночи.

Я еще долго стоял под деревом-рогаткой. Кто-то пустил в меня камнем из этой рогатки. Кто? Неужели Люся?

Осиновый кол

После праздников Сомов и Кобзарь не явились в школу. А еще через день, утром, я увидел их возле класса в тесном кругу мальчишек нашего этажа.

— Дай попробовать. Ну что тебе, жалко? — клянчил что-то у Сомова Митя Васнев.

— Открой рот!

Митя изготовился, как галчонок. Сомов сплюнул, вытащил изо рта белый комочек и сунул его Мите на язык. Черт знает что!

Заметив меня, Сомов опасливо покосился и отошел.

— Ты всем раздаешь конфеты?

Сомов молчал. Несколько человек, выплюнув на ладони комочки, любезно протянули их мне.

— Попробуйте, Григорий Иванович.

— Это не конфеты. Это резинка.

— Американская!

— Путешественники привезли!

— А сладкая, так и хочется проглотить.

— Витька, дай Григорию Ивановичу новую.

Спасибо деточкам, не дали помереть, не повидав знаменитую американскую жвачку. Я повертел в руках резинку в аккуратной белой обертке и, вернув ее оделившему меня Кобзарю, спросил:

— Где достали?

В ответ послышались восторженные голоса ребят вперемежку с дискантом каких-то незнакомых младшеклассников.

— Так они в Приморск ездили!

— А чего? Погода летная!

— Они на крейсере катались!

— Настоящих американцев видели!

— Сашка даже разговаривал с ними: хау ду ю ду!

Мне стало не по себе, как той девице из притчи, которая сидела под высоким деревом и плакала. «О чем ты плачешь?» — спросили девицу. «Как же мне не плакать, — отвечала она, — я люблю хорошего парня, и скоро мы поженимся. Родится у нас сын, славный мальчик. А мальчишки известно что за люди! Залезет мой сын на это высокое дерево и сорвется с него. Как же мне, несчастной, не плакать?»

Я почувствовал себя таким же безутешным. Воображение уже крутило скоростной фильм. В кадре Сомов и Кобзарь. Они вдохновенно рассказывают о своем путешествии. Затемнение. Новый кадр. Группа моих ребят на крыше вагона мчится в сторону моря. Тревога! Ребята бегут от злого проводника на другой вагон. Один, прыгнул — удачно! Второй… Третий… Сорвался! Упал между вагонами! Кто это? Затемнение…

И все это случилось потому, что я не принял вовремя нужных мер. Но что я могу сделать? Обсудить Сомова и Кобзаря на собрании? Бесполезно. Победителей не судят. Наказать? Но кто в силах наказать юную колдунью, зеленоглазую Романтику? Надо как-то задержать события. Остановить. А там видно будет. Василий Степанович — вот кто меня выручит!

— Кобзарь и Сомов, пойдемте со мной!

Василий Степанович только что пришел и раздевался. Я вкратце рассказал ему суть дела. Он оценивающе оглядел путешественников и обратился к Сомову:

— Найди, пожалуйста, Игоря Макеевича, передай ему эти списки и возвращайся назад.

Василий Степанович нашел на столе тетрадку и протянул ее Сомову.

— Кстати, и твоя фамилия есть в списках. В сборной команде по легкой атлетике.

Сомов торопливо вышел из кабинета. Я понял, что Василий Степанович выпроводил Сомова, чтобы сначала поговорить с Кобзарем.

— Ну, рассказывай, — нейтрально начал Василий Степанович. — Как вам гулялось?

— Неплохо, — отвечал в тон Сашка. — Иллюминацию на кораблях смотрели. Ночью знаете как здорово!

Зря я поднял панику! Мальчишки отлично придумали. Надо было всем классом съездить. Сколько впечатлений привезли бы!

— Что же вы сами поехали, а нам ничего не сказали? — не удержал я обиду.

Но еще большую обиду услышал в ответ:

— А чего? Я же теперь не староста, чтобы за всех думать. Пусть Бабушкина…

— Родителей предупреждали? — перебил Василий Степанович.

— Я написал записку, чтоб не волновались. А Сомов брату говорил.

— Денег много истратили?

— Не очень.

— А все-таки?

— Я не считал.

— А кто считал? Сомов?

Сашка умолк и машинально задергал застежкой «молнии».

— Что-то Сомов задерживается, Григорий Иванович, — кивнул головой на двери Василий Степанович.

Витьку я захватил уже у ворот школы. Выполнив поручение, он навострил лыжи, даже забыв захватить книги. Мы молча вошли в кабинет.

— Сомов, — обратился к нему Василий Степанович. — А ты зачем ездил в Приморск?

— К тетке на праздник ездил, — был неохотный ответ.

— А Кобзаря за компанию прихватил?

— Я про него ничего не знаю. Мы там встретились.

— Как фамилия тетки?

— Сомова.

— Зовут?

— Кого?

— Тетку?

— Наталья Васильевна.

— А адрес ее?

— Я знаю, где живет. А адреса не знаю.

— Сейчас узнаем.

Василий Степанович спокойно снял трубку и набрал номер.

— Междугородная? Соедините меня, пожалуйста, с адресным столом города Приморска… Да, да… пожалуйста.

Я с глубоким уважением посмотрел на фантастический пока еще телефон, который без предварительных заказов в минуту связывал с иногородним абонентом. Василий Степанович с заправским видом детектива хранил непроницаемую мину, пока «ожидал» ответа. Вот он оживился и снова громко заговорил в трубку:

— Адресный стол? Девушка, отыщите, пожалуйста, адрес Сомовой Наталии Васильевны. Что? Возраст?..

Силен старик! Даже детали не забыты.

Прикрыв ладонью трубку, Василий Степанович обратился к Сомову:

— Сколько лет тетке?

— Не знаю.

— Приблизительно? Как я будет?

— Будет.

— Алло! Вы слышите? Сорок пять. Да. Хорошо. Подожду. — Снова небольшая пауза. И финал. — Что? Нет такой? Не проживает? Спасибо. Извините за беспокойство.

Василий Степанович медленно опустил трубку на рычаг.

— Так вот, Сомов, нет у тебя никакой тетки в Приморске.

Послышался звонок. Я ушел на урок.

Когда я вернулся, в кабинете появилось новое лицо. Небольшая худенькая женщина в поношенном пальто сидела напротив Василия Степановича. Она обернулась, и я узнал мать Виктора Сомова. Она мне запомнилась другой, гораздо моложе, когда на спартакиаде, радуясь за сына, опускавшего флаг, жала мне руку от полноты чувств, приговаривая: «И моему сыну хоть раз почет выпал! Каков орел? А?»

Теперь она сидела с опущенными плечами, бледная и заплаканная. Поздоровавшись, сделала попытку улыбнуться и виновато развела руками: