Закон Моисея - Эми Хармон

– Моисей! Ты должен отпустить воды, как библейский Моисей. Раз он смог, то и ты сможешь. Море расступилось, чтобы люди смогли пройти. Но ты не можешь пропускать всех подряд, когда им заблагорассудится. Ты должен отпустить воду! Пусть она сомкнется и смоет все видения!

– Как? – прокряхтел я, уже даже не пытаясь сопротивляться.

– Какого цвета вода? – требовательно спросила бабушка.

Я представил, как бы выглядела эта вода, поднимающаяся огромными стенами по велению невидимых рук. И тогда карусель образов, которые вбивала мне в голову Молли, сразу же замедлилась.

– Вода белая, – выдавил я. – Вода белая, когда злится. – Внезапно я так разозлился, что у меня начали пульсировать виски и дрожать руки. Мне не давали ни минуты покоя, и я устал.

– Дальше? Вода не всегда злая, – настаивала Пиби. – Какие еще цвета ты видишь?

– Вода белая, когда злится. Алая, когда заходит солнце. Голубая, когда спокойна. Черная, когда наступает ночь. И прозрачная, когда смыкается.

Моя речь больше напоминала детский лепет, но мне полегчало. Я боролся, и мой разум прояснился. Прямо как вода.

– Так позволь ей сомкнуться! Пусть обрушится вниз! Позволь ей вытечь из твоей головы. Вода чистая, когда она смывает боль, чистая, когда очищает. У нее нет цвета. Пусть она смоет все краски.

Я почти чувствовал, как падают стены и меня кружит в их водовороте – как кружило, когда я решил покататься на сёрфе в двенадцать лет. Волны подхватили меня и мотали из стороны в сторону. Но в них не было видений. Не было людей. Не было воздуха. Ничего, кроме воды и грубой силы природы. И мне понравилось.

– Что ты слышишь, Моисей? На что похож звук воды?

Ниагара. Он похож на водопад. Я слышал этот звук, когда вода падала вокруг мисс Мюррей и ее возлюбленного на Гавайях. Рэй. Рэй показал мне грот за водопадом. Он был таким громким, что заглушал все остальные звуки. Вода ревела в моей голове что тогда, что сейчас.

– Она ревет, как лев. Как буря.

– Так возведи стены звука вокруг себя.

Пиби говорила прямо мне в ухо, но я едва ее слышал, словно мы тоже находись за водопадом, чей шум доминировал над всем остальным.

Я позволил себе потеряться в этом звуке – в лучшем смысле этого слова. Освободился от собственных мыслей. От видений.

Я увидел высоченные стены воды, сдерживаемые рукой Бога, который способен на все, Бога, который прислушался к просьбе одного Моисея задолго до моего существования. И попросил Его сделать это снова. Попросил Бога опустить стены. И тогда Молли исчезла.

Джорджия

Моисей перестал ходить в школу после того, как полицейские забрали его с урока из-за рисунка, который он нарисовал под эстакадой. Я не виделась с ним четыре недели. Почти целый месяц держалась в стороне. И он ни разу не пришел ко мне. Сама не знаю, почему я на это надеялась. Но ведь в таких случаях существуют определенные правила, не так ли? Нельзя заняться сексом и после этого ни разу не позвонить, ни разу не встретиться. Нельзя лишить кого-то девственности самым грандиозным, сногсшибательным образом, а затем просто вернуться к своим делам. Или же можно – в его случае.

Но я знала, что в ту ночь он чувствовал то же, что и я. Просто знала – и все! Ну не могла я единственная испытывать эти эмоции. И они постепенно изматывали меня. Желание, головокружительная необходимость позволить его телу накрыть мое и повторить все то, что я поклялась больше никогда не делать, брали надо мной верх. Я была абсолютно несчастна и в среду перед Днем благодарения решила, что с меня хватит. Я поехала к заброшенной мельнице и нашла его джип неподалеку от заднего входа. Моисей должен был уже закончить с демонтажем, но почему-то все равно регулярно приезжал сюда. Я быстро написала записку на задней стороне чека с техосмотра, который нашла в бардачке Миртл.

Моисей!

Встреться со мной в конюшне, когда закончишь свои дела.

– Джорджия.

Я не хотела подписываться, но не была уверена, что Моисей узнает, от кого это письмо. Затем положила записку под его дворники текстом вниз – если он выйдет и не заметит ее, то сможет прочитать слова через лобовое стекло, сев за руль.

После этого я поехала обратно домой. Надушилась, чтобы благоухать как роза, почистила зубы, сменила белье на чистое. Я пыталась не думать о том, насколько я жалкая и разочарованная в себе, пока красила тушью ресницы и смотрела себе в глаза, нарочно не фокусируясь на своем отражении.

Я прождала в конюшне целый час. Один раз туда зашел мой отец, и я чуть не выдала себя, обернувшись с широчайшей улыбкой на лице, лишь чтобы увидеть его вместо Моисея. Меня тут же охватил страх, что папа каким-то образом прознает, что я задумала, и грусть от того, что Моисей до сих пор не явился. Надвигалась буря, и с наступлением холодов мы часто заводили лошадей в конюшню на ночь. Лакки с Сакеттом, а также Долли, Реба и Мерл – лошади, которых мои родители использовали исключительно для иппотерапии, – уютно устраивались в отдельных стойлах, после чего их всех расчесывали и всячески холили и лелеяли. Они послужили мне прикрытием, и папа купился на эту уловку. Я почувствовала себя какой-то блудницей, когда он пошел обратно в дом без единой тревожной мысли в своей седеющей голове. Наверняка он думал, что его дочка-сорванец в безопасности от мальчишки по соседству. Увы, судя по всему, так и было. Вот только он не был в безопасности от меня. И все же, несмотря на снедающее чувство позора, я не уходила из амбара.

Моисей не пришел. Я ждала до полуночи и в конечном итоге укуталась в плед, который специально расстелила на сене, чтобы мы могли сидеть на нем и общаться. А затем уснула в конюшне в гордом одиночестве.

Проснулась я от звука дождя, барабанящего по крыше. Мне было тепло и комфортно от шороха лошадей и запаха чистого сена. Пока я спала, плед сполз с меня, но я не сильно замерзла. Амбар был уютным и прочно построенным, и, прежде чем провалиться в сон, я догадалась включить обогреватель. Я сонно прищурилась от мягкого света одинокой лампочки над дверью и задумалась: плестись мне домой в свою кровать или остаться уже тут? Я частенько ночевала в конюшне. Но в прошлые разы я приносила с собой подушку и на мне не было кружевного лифчика, впивающегося в кожу, или узких джинсов, которые ну