Рэй Брэдбери (Том 2-й дополнительный) - Рэй Брэдбери

Я же не спускал глаз с этого человека, а он лукаво подмигнул мне, словно хотел сказать: «Не совсем так, но не правда ли занятно?»

И тут я не выдержал и тоже подмигнул ему, пока Агата разглядывала ключик.

— А куда же его вставлять?

— Придет время, все узнаешь. Может, в живот или под мышку, а может, в левую ноздрю или в правое ухо.

Человек вышел из-за прилавка.

— А теперь пожалуйте сюда. Осторожно. Вот на эту бегущую дорожку. Как по воде. Вот так. — И он помог нам с неподвижной дорожки ступить на другую, движущуюся, которая с тихим шелестом, словно река, текла мимо.

И какая это была приятная река; она понесла нас мимо зеленых ковровых лугов, таинственных ниш, под своды темных, загадочных пещер, где чьи-то голоса, как эхо, повторяли наше дыхание и отвечали мелодично и нараспев на все наши вопросы.

— Слышите? — промолвил хозяин. — Это все женские голоса. И вы можете выбрать любой из них, тот, что больше всего вам понравится…

С удивлением и страхом прислушивались мы к голосам, низким и высоким, звонким и глуховатым, ласковым и чуточку строгим и назидательным, — ведь они были собраны здесь задолго до того, как мы появились на свет.

Агата все время отставала, она то и дело пробовала идти в обратном направлении.

— Скажите что-нибудь, — предложил хозяин, — если хотите, можете крикнуть.

— Эй, эй! Вы там, слышите? Это я, Тимоти!

— А что мне оказать? — спросил я и вдруг закричал: — На помощь! Спасите!

Только Агата, упрямо сжав губы, продолжала шагать против течения. Отец взял ее за руку.

— Отпусти меня! — закричала она. — Я не хочу, чтобы мой голос попал туда, не хочу, не хочу!

— Отлично. — Хозяин коснулся пальцем трех циферблатов на небольшом приборе, который держал в руках. На бумажной ленте осциллографа возникли кривые, которые переплетались, сливались и снова расходились, — наши голоса и выкрики.

Хозяин щелкнул переключателем, и мы услышали, как голоса, вылетев, ударились о своды дельфийских пещер, отскочили, разлетелись и повисли в воздухе, заглушая все остальные; вот он повернул рукоятку в одну, другую сторону, и мы услышали легкое, как вздох, восклицание мамы, еле различимое, почти неузнаваемое, и недовольное ворчание отца, бранившего статью в газете, а затем его умиротворенный голос после глотка доброго вина. Хозяин все время вертел и переключал что-то, и вокруг нас плясали то шепоты, то звуки, словно вспугнутая вспышкой света мошкара. Но вот она прекратила свой испуганный пляс, успокоилась, осела. Последний рычажок передвинут, и в тишине, свободной от электрических разрядов, явственно прозвучал голос:

— Нефертити.

Тимоти замер, я тоже застыл на месте. Даже Агата прекратила свои бесплодные попытки идти против течения.

— Нефертити? — переспросил Тим.

— Что это такое? — недовольно спросила Агата.

— Я знаю! — воскликнул я. Хозяин ободряюще кивнул мне.

— Нефертити, — шепотом произнес я, — в Древнем Египте означало «прекраснейшая из всех явилась нам».

- «Прекраснейшая из всех явилась нам», -повторил Тимоти.

— Нефер-ти-ти, — протянула Агата. Взоры наши погрузились в мягкий бездонный полумрак, откуда донесся этот удивительно нежный, ласковый и добрый голос.

Она была там.

И, судя по голосу, она была прекрасна…

Вот как это было.

Во всяком случае, таким было начало.

Голос решил все. Почему-то именно он показался нам самым главным.

Конечно, нам небезразлично было и многое другое, например, ее рост и вес. Она не должна быть костлявой и угловатой, чтобы не набивать об нее синяки и шишки, но и не толстой, чтобы не утонуть и не задохнуться в ее объятиях, словно в пуховой перине. Ее руки, когда они будут прикасаться к нам или вытирать испарину с наших горячих лбов во время болезни, не должны быть холодными, как мрамор, или обжигать, как раскаленная печь. Мы хотели, чтобы они были теплыми, как тельце цыпленка, когда утром вынимаешь его из-под крыла наседки. Только и всего.

Что касается деталей, то тут никто никому не хотел уступать. Мы кричали, спорили и чуть не подрались, пока наконец Тимоти не одержал победу, сказав, что ее глаза будут только такого цвета, и никакого другого, по причине, о которой нам довелось узнать позднее.

А цвет волос нашей бабушки? Агата, как всякая девчонка, имела на сей счет твердое мнение, которым не очень-то собиралась делиться с нами. Но мы с Тимоти сами уступили ей право выбирать ив тысячи образцов, что украшали стены словно разноцветные струйки дождя. Это, однако, ничуть не обрадовало Агату, но, помня, как опасно полагаться на мальчишек в таком деле, она велела нам отойти в сторонку и не мешать ей.

Так мы совершили свою удачную покупку в универсальном магазине фирмы «Бен Франклин, электрические машины и Фанточини, кукольники и маги» на удобных условиях кредита, предоставляемых фирмой.

Река наконец вынесла нас на берег. Был уже конец дня.

Что и говорить, в фирме «Фанточини» работали умные люди.

Они заставили нас ждать.

Они знали, что победа еще не одержана. Мы не были еще готовы. Увы, до этого было еще далеко. Особенно если говорить об Агате. Ложась вечером в постель, она тут же отворачивалась к стене и бог знает, что она там видела. Только по утрам мы находили на обоях следы прикосновения ее пальцев, силуэты крохотных существ, то прекрасных, то похожих на видения из кошмаров. Одни исчезали от легчайшего дуновения, словно морозный узор на стекле, другие нам не удавалось стереть ни резинкой, ни мокрой тряпкой, как мы ни старались.

А Фанточини выжидали.

В нервном напряжении прошел июнь.

Минул июль, полный тягостного молчания.

На исходе был август.

Вдруг 29-го Тимоти сказал:

— Какое-то странное у меня сегодня предчувствие…

И, не сговариваясь, мы после завтрака вышли на лужайку.

Возможно, мы заподозрили что-то, когда слышали, как отец вчера вечером с кем-то говорил по телефону, или от нас не укрылись осторожные взгляды, которые он бросал то на небо, то на шоссе перед домом. А может, виною был ве7ер, от которого всю ночь вздувались и трепетали занавески в спальне, словно хотели нам что-то сказать.

Так или иначе, мы с Тимом были на лужайке, а голова Агаты, делавшей вид, будто ей решительно все равно, мелькала где-то на крыльце за горшками с геранью.

Мы словно не замечали нашу сестренку. Мы знали: стоит нам вспугнуть ее, и она тут же убежит. Поэтому мы смотрели на небо. А на нем были лишь птицы да далекий росчерк реактивного самолета. Мы не забывали также поглядывать на шассе, по которому мчались машины. Ведь любая из них могла замедлить ход, повернуть и доставить нам… Нет, нет, ведь мы ничегошеньки не ждем, ничего!