Я иду искать (СИ) - Гранд Алекса

А потом разражается спрогнозированная метеорологами гроза. Косые молнии разрезают хмурое небо, оглушительно грохочет гром, мощные струи воды обрушиваются на скамейки, на детские горки, на асфальт и мне на голову. Крупные капли стекают по лицу, размазывая макияж и превращая меня в панду, перемешиваются с проливающимися слезами, стремительно пропитывают влагой сарафан.

И, как ни странно, вымывают образовавшийся под сердцем комок напряжения.

Так что домой я возвращаюсь в относительном порядке, забираюсь в горячий душ и долго тру кожу мочалкой, старательно блокируя все мысли. Закутываюсь в теплый халат до самых пяток, высушиваю волосы и ложусь в Вариной спальне, прислушиваясь к тихому сопению дочери.

Долго ворочаюсь, перемалывая впившиеся в подкорку слова, сплю от силы пару часов и, естественно, не обретаю за ночь ни гармонии, ни равновесия. Отвечаю на все Варварины «почему» невпопад, сыплю в свой кофе соль вместо сахара и без сожалений выливаю в раковину получившуюся бурду.

«Четыре года моя дочь называла отцом другого человека…».

Прокручиваю на репите слишком осязаемое отчаяние Игната, бездумно натягивая на свое тело черный топ на бретельках и светло-голубые драные джинсы.

«Четыре года какой-то мужик читал моей дочери сказки…».

Повторяю приглушенно, закручивая на затылке небрежный пучок, и мажу по губам бежевой помадой, чтобы не было так заметно, как сильно я их искусала. После томительной пробки вплываю, наконец, в офис выжатая, словно лимон, и стараюсь минимизировать возможные контакты с внешним миром.

— Меня ни для кого нет.

С мольбой взираю на жующую круассан Катерину и для пущей убедительности складываю ладони лодочкой. Заручившись Катиным утвердительным кивком, я прихватываю с собой кружку чернильно-черного кофе, прячусь в кабинете и некоторое время тупо пялюсь в окно, после чего начинаю методично закрывать накопившиеся гештальты. Скармливаю ненужные бумажки ненасытному шредеру, мониторю сайты конкурентов и даже ловлю за хвост несколько толковых идей по продвижению нашего продукта.

Быстро расправляюсь с порцией американо и, все еще ощущая острую потребность организма в кофеине, направляюсь к верному аппарату. Нахожу свой маленький дзен в его мерном гудении, грежу о меренговом рулете или кусочке «Наполеона» и с неудовольствием кошусь на незнакомый номер, высвечивающийся на экране телефона.

Глубоко вздохнув, я все-таки принимаю вызов и в эту же секунду проклинаю себя, ежась от вызывающих неприятные воспоминания стальных интонаций.

— Лиля? Марина Борисовна. Крестовская.

— Здравствуйте, Марина Борисовна. Чем обязана?

— Я, кажется, просила оставить моего сына в покое?

— И?

— Сегодня он не ночевал дома.

— А я здесь причем?

Уверенно высекаю из себя логичный вопрос, делаю глоток кофе и обжигаю губы горячим напитком. Тошнота в одно мгновение подкатывает к горлу одновременно с врезающимся в барабанные перепонки ворохом требований от несостоявшейся свекрови, а чувство дежавю накрывает бетонной плитой.

«Наша семья никогда тебя не примет. Дочь наркомана и пьяницы, ты закончишь так же, как и твои родители».

Глава 19

А мне так нравится, как ты мне врешь.

Ведь правда режет хуже, чем кухонный нож.

И я с широко закрытыми глазами за тобою

следовал, как слепые за поводырями.

(с) «Иду ко дну», ST.

Игнат

Разговор с Лилей проделывает в груди огромную брешь, которую срочно нужно чем-то заткнуть. Иначе наружу выльется вся энергия, и не останется сил ни на что. Даже на испепеляющую неистребимую ненависть.

В глазах жжет так, как будто туда насыпали песка или стеклянного крошева. Сердце бухает отбойным молотом. Невидимый дятел на совесть долбит в висках. И, по-хорошему, нужно и правда прислушаться к Аристовой и вызвать такси, но здравомыслие никогда не было моей сильной чертой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Так что я с остервенением щелкаю брелоком и запрыгиваю на подножку взятого на время ремонта моей тачки Лексуса. Хищно веду ноздрями, до сих пор ощущая запах Лилькиных духов, и со злостью бью по газам, по новой окунаясь в перевернувший все вверх дном день.

Около пяти лет назад

— Мам, я дома!

Я радостно кричу во весь голос, вваливаясь в прихожую, стаскиваю с себя кроссовки и швыряю их в угол, после чего блаженно потягиваюсь. На душе царит гармония и весна, оптимизм шкалит до запредельной отметки, и кажется, что все в этом мире принадлежит мне.

Первенство в нелегальных боях, крутая тачка, на которую слюнями капают одногруппники, лучшая девчонка с длинными волосами, пухлыми губами и идеальным для меня характером.

Да, последнее время мы с Лилей чаще ссоримся, она все чаще настаивает на том, чтобы съехать от родителей, и нередко жалуется на мою мать. Однако я списываю все эти капризы на временное помутнение и всплеск гормонов, характерный для беременных.

Все в нашей ситуации сталкиваются с подобным. Фигня. Разрулим.

— М-а-а-ам!

Копаясь в пространных рассуждениях, я неторопливо вплываю в гостиную, нахожу маму в кресле с телефоном в руках и небрежно целую ее в щеку, не сразу замечая неестественность ее позы и хмурое выражение лица, от которого предчувствие прошивает туловище зубчатой молнией.

Желудок скручивает мучительным спазмом, но я терпеливо дожидаюсь, пока она закончит беседу, не торопясь задать зудящий на языке вопрос.

— Где Лиля?

— Уехала в больницу.

— Зачем?

— Не знаю.

Родительница неопределенно ведет плечами и сжимает в тонкую полоску губы, демонстрируя неудовольствие будущей невесткой. Правда, никакой критики не выдает, опасаясь нарваться на грубую отповедь.

— Вы опять поругались?

Пытаюсь выудить из нахохлившейся матери хоть какие-то детали, но ответом мне служит звенящая тишина. И только в эту секунду я осознаю, как сильно меня заколебали эти их постоянные стычки на ровном месте.

Права Коваль. Проще снять квартиру где-нибудь в отдаленном районе, перевезти туда наши вещи и ограничить общение с родаками, чем регулярно разводить мать с Лилей по разным углам.

— В какую больницу?

После недолгих препирательств и короткой нотации я выцарапываю заветный адрес и мчу туда, нарушая десяток правил в то время, как градус беспокойства растет.

Лиля упорно не поднимает трубку, и это начинает пугать. До усиливающегося тремора конечностей и липкого холода вдоль позвоночника пугать.

— Здравствуйте! Коваль в какой палате?

С участившимся пульсом я вламываюсь в приемный покой и совсем не соображаю, что пугаю молоденькую медсестру, сидящую за стойкой, своим криком. Нервно прочесываю пятерней топорщащиеся волосы и едва сдерживаюсь от того, чтобы не стукнуть кулаком по щербатой столешнице.

— Добрый день. Молодой человек, к ней нельзя.

Невнятно пищит робкая девушка с тугой длинной косой и вся сжимается, стоит мне податься вперед.

— В какой палате, я спрашиваю?!

Не согласный с озвученным раскладом, я снова ору, выплескивая скопившуюся за грудиной тревогу, добиваюсь желаемого и стрелой лечу на третий этаж, чтобы рвануть вниз ручку нужной двери, перешагнуть через порог и оторопеть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

На больничной койке под тонкой сероватой простыней лежит моя Лиля, из ее вены торчит толстая игла капельницы, но не это главное. Главное то, что между нами теперь простирается выжженная дотла пустыня, непреодолимая пропасть, губительная трясина.

И я совершенно точно не могу нащупать момент, когда она здесь успела возникнуть.