Студент: Назад в 90ые - LikanTrop

- Да? – нарочито испуганно дернулся я и поднялся на ноги.

- 1 июня 1988 года в районе 23-40 вы находились в кафе «Ракета»?

- Нет, я там вообще никогда не бывал, - я отчаянно закрутил головой и сделал большие глаза.

- Где вы находились 1 июня 1988 года между 23-00 и полуночью?

- Дома, в Долгопрудном. Я с часов шести дома был и к экзаменам в университет готовился. В Баумана.

- Кто-то может подтвердить, что в тот вечер вы находились дома? - уточнила судья. Я же в ответ промолчал, лишь слегка качнув поникшей головой из стороны в сторону.

- Откуда в вашей квартире оказались шомпол с патронами калибра 9×19 мм? – продолжила опрос судья.

- Я не знаю, - пожал в ответ плечами, - у дедушки был трофейный Вальтер со времен Великой Отечественной Войны. Он им занимался пока не умер. У него и книжка была на оружие. Но я в его вещах не рылся и даже в руках Вальтер этот не держал, да и зачем мне? Я же отличник, в Баумана готовился поступать, правда! - в конце предложения мой голос стал откровенно плаксивым, Станиславский, уверен, был бы крайне доволен тем как я отыгрывал роль испуганного мальчика, затравленно озирающегося по сторонам.

Дальше мне позволили сесть и настал черед свидетелей. Первой конечно же вызвали бывшую брата Свету Лисицкую, та встала, покосилась на Рэмбо и отправилась за трибуну. После представления и вопросов о том, как и где проводила вечер девушка 1 июня в районе полуночи, прозвучал судьбоносный вопрос:

- В материалах дела имеется протокол опознания с вашим участием. Вы подтверждаете, что подсудимый присутствовал в ту ночь в кафе «Ракета»?

- Ну, - замялась девушка и посмотрела куда-то в зал, - вообще, я не уверена. Там было темно.

- Раз вы не уверены, то как тогда опознали подсудимого?

- Так следователь по делу сказал…, – она замялась, – сказал, что это брат Вовки Григорьева. Вот я и подумала, что раз брат…

- То есть, товарища Святослава Степановича Григорьева вы в кафе не видели? – аж подскочил со своего места адвокат.

- Михаил Генрихович, - строго одернула адвоката судья, но потом таки посмотрела вопросительно на Светлану.

- Не уверена, говорю же! Наверное, не видела, - тихо и недовольно буркнула под нос Лисицкая. А я опустил лицо в пол и улыбнулся. Вопросы прокурора я слушал уже в пол уха, у адвоката же к Свете вопросов не было и вовсе. Протокол опознания можно было смело выкидывать на помойку, окончательный же гвоздь в гроб доказухи прокурора вбил то ли официант, то ли бармен кафе «Ракета». Не было Святослава Григорьева в кафе в тот вечер и точка. Так что по мою душу остались одни патроны.

Я сидел и искоса рассматривал 40летнюю женщину в мантии, пытаясь предугадать свою судьбу. А может она и по младше сорока? Уж больно усталым было ее лицо, небольшие мешки под глазами, а еще она смотрела вокруг с явным раздражением. Этот процесс был для нее абсолютной рутиной. И ее можно было понять. Эка невидаль в 88ом найти в квартире ветерана Великой Отечественной патроны для трофейного оружия. Уверен, если бы не брат и громкость дела. Все таки не убили, но лишили здоровья целого мента. Получил бы я свою условку и поехал бы вечером прямо домой. Если бы….

- Как я и говорил дадут год "химии"! Кассацию писать не будем. Если бы не подстреленный милиционер, то да, а так смысла ноль, – втолковывал мне Шницерман после того как судья отправился в совещательную комнату готовить приговор. Последнее слово с моей стороны было коротким и жалобным. Надеюсь Анне Павловне Малышевой, то бишь судье, понравилось, - с учетом того что взяли тебя 4 июня, а сейчас конец сентября, это чуть больше 8 месяцев в рабочем лагере. Сперва обживешься и уже через месяц-полтора будешь гулять по городу. И да, скорее всего поселят в Зеленограде. На это моих сил хватит, а то засунули бы в какую-нибудь Калугу, - Шницерман закончил свою речь абсолютно довольным собой человеком, подмигнул мне, присел на скамейку и начал ковыряться в какой то папке.

Через час я уже трясся в машине обратно в сторону Бутырки и внутри улыбался. Все вышло именно так как говорил хитрый еврей адвокат. Несколько дней в осужденке с другими «счастливчиками», которым присудили стройки народного хозяйства, и «здраствуй, лагерь» в Подмосковье. Первый месяц следить будут строго, а потом и правда «гуляй - не хочу». Главное ночевать приходить и по утрам отмечаться. А на работе как повезет. Был у меня бригадир в бытность Гришей, что за пару бутылок дефицитной водки готов был «видеть» меня на рабочем месте, даже когда меня и в радиусе 100 километров от стройки близко не было.

Ближе к вечеру я снова шел по мрачным коридорам Бутырки в сторону своей камеры, вдыхая мерзкую какофонию местных запахов. Впрочем, конкретно сегодня они уже не казались мне такими и неприятными. Жизнь налаживалась! Постоял лицом к стене пока вертухай смотрел в глазок камеры, а потом он открыл тормоза и завел меня внутрь.

- Григорьев. У тебя пол часа на сборы и поведем в осужденку, – на дорожку сказал охранник и закрыл за собой стальную дверь.

- Ну как, Слава? – тут же подошел ко мне Толя Маленький, – каков, так сказать, вердикт?

- Приговор Толя, приговор, а не вердикт, – хмыкнул я в ответ. Стянул с себя рубашку и вернул ее шулеру, а потом принялся умываться, громко фыркая, – год химии дали. Так что придется восемь месяцев поработать на благо СССР.

- Вот же гады! – буркнул Толя, теребя в руках вернувшуюся к нему рубашку, - первоходу, отличнику, комсомольцу и, наконец, спортсмену! Год! И за что? За патроны деда трофейные? – разорялся дядя. Правда делал он это, не повышая голоса, чтобы не привлекать внимания охраны. Остальные сокамерники в это время сидели за столом и употребляли нехитрый тюремный ужин, - ты кушать будешь?

- По дружбе наведи чаю с нормальной заваркой. Пока собираюсь, заварится как раз, – попросил я мужика, скатывая матрас и собирая свои вещи в пакет. Правда чего там тех вещей? Спортивный костюм, белье, мыльно-рыльные и тройка маек. Продукты скоропортящиеся я решил оставить Толе. Тем