Улугбек - Глеб Голубев

У него были на то причины. Однажды, выходя из мечети, он долго в задумчивости смотрел на громадную стрельчатую арку. И вдруг в изумлении широко открыл глаза. Как он не замечал этого никогда раньше?

Над входом в мечеть полагалось поместить традиционную фразу: «Тимур есть тень аллаха на земле».

А тут совершенно отчетливо было написано: «Тимур есть тень...» И все. Фраза обрывалась.

Как это случилось? Где искать виновного? Может быть, мастеру просто не хватило места или он не успел- докончить надпись в спешке, с какой по приказу Тимура переделывали злополучную стену? А может, он так написал нарочно?..

Во всяком случае, неоконченная надпись приобретала особый, глубокий и мудрый смысл. «Может быть, так скажут и обо мне, сколько бы я ни строил дворцов, медресе и бань, — подумал молодой правитель. — «Улугбек есть тень...»

Эта мысль, раз возникнув, потом нередко приходила ему в голову и не давала покоя. Она возникала среди пьяного шума пиров, и тогда все замечали, как правитель вдруг сразу мрачнел и отставлял в сторону недопитый бокал. Она приходила во время охоты, и уже становилось неинтересным, сколько уток забьют нынче соколы.

Пытаясь ее отогнать, Улугбек снова и снова перечитывал заветы Тимура. Но они не приносили успокоения. Книги лгали. Разве не видел своими глазами Улугбек, как быстро рухнула великая империя, созданная Тимуром?

В Герате правит Шахрух, в Самарканде — Улугбек. Напрасно Шахрух делает вид, будто Маверан-нахр по-прежнему остается его вотчиной: сын не посылает ему доходов, не подчиняется его указам и распоряжения, лишь порой для виду, просто из уважения советуясь с ним по сложным вопросам.

Не лучше обстоит дело и на западе. После гибели Мираншаха правителем Ирана и завоеванных Тимуром областей Кавказа стал Шахрух. Но тоже только формально. На самом же деле там царит полная неразбериха. Почти в каждом городке сидит свой правитель и весьма лениво отзывается на приказы из Герата. Единой империи давно уже нет. Ее растащили по кускам наследники завоевателя, передравшиеся между собой. И теперь, ослабленные раздорами, они отдавали обратно восставшим племенам и народам одну провинцию за другой.

Конечно, можно приказать придворным льстецам сравнивать тебя с Искандером Двурогим, называть вторым Хосровом или первым среди земных владык. Но не успеешь ты покинуть этот мир, как люди скажут: «Тимур есть тень...» И те же историки и поэты поспешат теми же самыми словами превозносить нового властелина.

Можно строить дворцы, мечети, медресе. Люди помянут тебя добрым словом. А может быть, и недобрым, как злоречивый Алляхдад. И все равно, пройдут годы, пошатнутся крепкие стены, осыплется с них позолота, и все увидят проступившую надпись: «Улугбек есть тень...»

Улугбек последнее время много читал сочинений историков, листал старинные хроники. Они увлекали его, и он сам задумал написать большой исторический труд. Он назывался «История четырех улусов».

К большому сожалению, труд этот не дошел до нас. Мы даже не знаем точно, написал ли его сам Улугбек, или составил по заданию правителя кто-нибудь из историков, посвятив ему книгу, как было принято в те времена. Весьма скудное представление об этом труде дают лишь отрывочные упоминания в других исторических хрониках.

Четырьмя улусами историки тех времен называли государства, возникшие после распада громадной Монгольской империи и поделенные между сыновьями и внуками Чингис-хана: Китай с Монголией, Золотую Орду, Персию и Среднюю Азию. Их подлинная история была приукрашена и искажена множеством легенд, и, конечно, Улугбек в своем изложении тоже оставался в плену этих сказок. Но все-таки по сравнению со своими предшественниками, историками более ранних эпох, он внес кое-какие уточнения и дополнения. Видимо, Улугбек пользовался какими-то добавочными источниками, навсегда утерянными для нас. Во всяком случае, это показывает, насколько серьезно, действительно по-научному подошел он к своей первой работе, не ограничившись перепиской древних сочинений, как это делали весьма многие, а попытался их критически осмыслить, проверить. Такая требовательность и научная добросовестность Улугбека особенно ярко проявятся позже, когда он будет составлять свои знаменитые «Звездные таблицы».

Он часто посещал медресе. Учеников в нем становилось все больше. Число их уже перевалило за сотню. Многие даже приезжали сюда из других городов, как это сделал, например, молодой Джами, ставший потом известным поэтом.

Позднее к медресе пристроили громадный караван-сарай для приезжих купцов. На доходы от этого вакфа и содержались ученики.

Несколько лекций в медресе прочитал сам Улугбек. Это вызвало толки в Самарканде. Поэты поспешили прославить мудрость «ученого на троне» и, подыскивая подходящие сравнения в истории, остановились опять-таки все на том же Искандере Двурогом. В данном случае они, пожалуй, оказались правы: со времен Александра Македонского во всем мире не появлялось такого любознательного царя, как Улугбек.

Вечера напролет он расспрашивал мудрецов о науках, которым те посвятили свои жизни. Острота его ума, великолепная память и тонкость суждений поражали одинаково и проставленного историка Хафи-зи Абру, повидавшего много разных правителей за свою долгую жизнь, и талантливого врачевателя На-» фиса. Улугбек мог одинаково свободно обсуждать с ними как запуганные родословные древних ханов и правителей, так и новые идеи, принесенные в медицину гениальным Ибн-Синой — Авиценной.

Улугбек интересовался многим. Но особенно часто в последнее время он беседовал с Казы-заде Руми и Гийасаддином-Джемшидом о тайнах мироздания.

Астрономы называли ему имена звезд, загоравшихся вечерами на небе. Они выписывали на больших листах бумаги хитрые математические формулы, помогавшие заранее предсказать лунное затмение. Странное, волнующее чувство вызывали у правителя эти строгие формулы, раскрывавшие перед ним сокровенные пути, по которым в небесной недосягаемой высоте послушно двигались звезды.

Это оказывалось гораздо интереснее, чем составление гороскопов на сотни лет вперед, которые — увы! — невозможно было проверить, не обладая долголетием легендарного Мафусаила.

Наставники Улугбека были очень разными людьми. Вспыльчивый, грубоватый Гийасаддин-Джемшид порой в горячке спора поднимал крик, словно торговка на базаре, загоняя в угол площадной бранью тихого, рассудительного Казы-заде. Улугбеку потом стоило немалых трудов помирить их. Но общая страсть и любовь к науке брали свое, и на следующий вечер мудрецы снова заводили беседы о тайнах неба, постепенно начиная спорить, горячиться и обличать друг друга в невежественных и позорных заблуждениях относительно какой-нибудь звезды Тридцать пятой в созвездии Корабля...