Фрунзик Мкртчян. «Я так думаю…» - Кора Давидовна Церетели

ко мне пришла Галина Польских. Пришла, чтобы отказаться от роли разлучницы Лизы:

– Мне эта роль не очень. Что-то подобное я уже играла. Извините.

Она так мило отказывалась, что расставаться с ней мне не хотелось. Я вдруг увидела – это мой человек. Именно Галина Александровна должна играть Марину Петровну, главную героиню. Ведь сквозь «совковость» героини – мелкого чиновника, служащей загса – должна светиться женщина – иначе КИНА не будет. А в Гале женственности – до самой макушки!

Таким образом, я нашла героиню, а ее мужа всё не было и не было.

Но кто мог быть тем актером, первые произнесенные в кадре слова которого были такие: «Марина, я пропал! Я, можно сказать, погиб! Мне понравилась посторонняя женщина!» Ну какой нормальный мужчина мог бы сказать своей жене эти слова так, чтобы они были естественными и ненатужными?

Кто бы мог сыграть невероятную природную наивность немолодого уже человека, который, заблудившись между двумя женщинами, постоянно сокрушается: «Я виноват! Я во всем виноват! Меня совесть заела».

Я стала вычислять… Стала искать актера, для которого эти фразы стали бы естественными. Вычисления дали результат: Фрунзик Мкртчян.

Когда я свела Польских и Мкртчяна вместе, то поняла, что жизнь продолжается, что появился шанс не только выжить, но и победить, – это ОНИ.

Однако роль Бориса Ивановича была написана для абсолютно русского актера. Брагинский не только не представлял себе Фрунзика в этой роли, он, как ни старался, даже не мог на одном дыхании произнести его фамилию – все-таки пять согласных подряд М-К-Р-Т-Ч-ЯН! И еще… его сильно смущал яркий армянский акцент Фрунзика.

Но когда Эмиль увидел этого удивительного человека с большими и трогательными армянскими глазами, увидел пробы с Фрунзиком, смешным и таким пронзительно достоверным, он забыл про все свои сомнения, и специально для него написал такой диалог:

Борис Иванович Марине: Держишь фасоны? Да?

Марина мужу: Да! Только не фасоны, а фасон. Сколько лет живешь в Москве, а говорить правильно по-русски не научился!

Борис Иванович вздыхает: Русский язык такой богатый. А я человек… бедный.

Вопрос об акценте и национальности был снят. Тема возражения закрыта.

И всё же там, «наверху», Фрунзика утвердили далеко не просто и не сразу. Такое было время. На дворе – конец 70-х…

«Марина! Я пропал! Я, можно сказать, погиб! Мне понравилась посторонняя женщина!»

«Суета сует». Борис Иванович – Ф. Мкртчян, жена Марина – Г. Польских

Кинематографическое общество сотрясали громкие кампании и идеологические разборки. На заседаниях коллегии Госкино горячо и заинтересованно обсуждали создателей фильмов. Кто соответствует, а кто не соответствует… Кого пускать за границу, кого не пускать…

В среде высоких кремлевских чиновников торжествовало дремучее ханжество. Кинематографические чиновники боялись попасть впросак, не угадать идеологических резонов, таинственных для всех, кто не допущен в высшие сферы. Везло тем, кто обладал особой интуицией – умел держать нос по ветру, вовремя извернуться и… побежать впереди паровоза, угадывая настроения начальства.

Некоторые эпизоды с позиции сегодняшнего дня кажутся прямо-таки комическими. Но у кремлевских небожителей было плохо с юмором. А судьбы фильмов, так же как их создателей, в последней инстанции решались только на уровне отдела культуры ЦК.

В том же году, когда снималась «Суета сует», Юлий Райзман в связи со своим семидесятилетием был представлен к званию Героя Социалистического Труда (в народе – Гертруде).

Признанного классика советского кино там, на самом верху, «прокатили». «Моральный облик не тот». «Поговаривают – у него любовница…» Тогда положение спас директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов. На одной из очередных проработок морального облика Юлия Яковлевича он сказал: «Ну, знаете ли… Если у человека в 70 лет есть любовница, то ему уж точно надо дать Героя Труда!»

Удачная шутка пробила толстую кожу высокого кремлевского начальства. Все рассмеялись… Райзман получил звание.

И безнадежную ситуацию с «Суетой сует» тоже спас Сизов. Просмотрев актерские пробы, члены коллегии стали перестраховываться, тянуть с запуском фильма, придумывая всяческие отговорки.

Возражения в основном были в адрес Фрунзика и его роли. Очень уж он им не понравился. И внешность не та, и поведение не то… Какой-то страшненький, загнанный. Как такого полюбить, да еще и ревновать? И вообще… Неполиткорректно… Вдруг армяне обидятся? В заключении сценарно-редакционной коллегии так и было написано: нельзя, мол, показывать южного гражданина СССР (как мы сегодня сказали бы, лицо кавказской национальности) в таком неприглядном виде: тут у него жена русская… И тут у него любовница.

Но на одну из очередных таких горячих проработок пришел Николай Трофимович, молча выслушал зубодробительную критику и вдруг, хитро улыбнувшись, спросил:

– А в чем тут, собственно, дело? Это что, подрывает основы советской власти?

Ответить на эти вопросы толком никто не взялся. И судьба фильма была решена.

Алла Сурикова:

Была еще одна «проблема» в работе с замечательным актером Фрунзиком Мкртчяном: что бы он ни делал, он был изначально смешон. Иногда настолько, что группа не могла работать. Я говорю: «Мотор!» – и из-под одеяла рядом с Галей Польских должен появиться заспанный Борюсик.

Но из-под одеяла – долго, гнусаво и абсолютно самостоятельно – выползает легендарный нос Фрунзика, а уж потом остальное его тело.

«Колется» Галя Польских, за нею вся группа. Я кричу: «Стоп!» Следующий дубль – то же самое. Группа отворачивается к стене, чтоб Галя не видела наши лица. Ничего не помогает. У всех истерика. Галя сползает на пол. За нею вся группа. Тринадцать дублей!

Только когда уже челюсти свело от смеха, когда были выплаканы все смешливые слезы, дубль удалось «зафотографировать».

Еще эпизод:

– У тебя лицо воина! – воркует на коленях у Бориса его новая зазноба Лиза. – У тебя гордый профиль, Борюсик!

– В профиль я себя не вижу… – внимательно рассматривает себя в зеркале Борюсик.

А потом, обернувшись к Лизе, с какой-то особенной, щемящей душу детской надеждой произносит: «А может, он и вправду гордый?»

Какую сложную гамму чувств выражает в этой сцене лицо Фрунзика! Он ужасно смешной и до боли трогательный одновременно.

Сцена признания нерадивого мужа («Мне понравилась посторонняя женщина!») не только удачно придумана, но и виртуозно сыграна.

Дело происходит на рабочем месте Марины – в помещении загса, во время очередной церемонии бракосочетания. Не решаясь войти в зал, Борис топчется у порога, прикрываясь шторой, и знаками подзывает к себе жену. Марина, целиком поглощенная работой, поначалу как-то даже и