По аллеям души - Александр Дергачев

совсем скоро научатся шептаться красивыми новенькими листиками с ветром и шуметь с весенней грозой.

Вдруг вмиг небо заволакивает туча, и из неё начинает сыпаться белая крупа, а совсем не тёплый дождь.

Студёные порывы ветра охлаждают горячие головы, имеющие обыкновение забывать о том, что здесь не тёплый юг, а всё же какой-никакой север. Белые крупинки смешно подпрыгивают, ударяясь о землю, но у них не хватает силы сомкнуть свои плечи, чтобы образовать снежную сплошную корку.

Ещё мгновение, и снова показывается солнце, даря своё присутствие этому чуду под названием слепой снег. А весна ведь на дворе…

Прекрасная пора!

Исповедь тех, на кого бы вы и не подумали

Лето промелькнуло и унеслось. Было оно или нет, этого, впрочем, пока почти не заметно. Но оно промчалось…

А мы всё также из весны в весну, из осени в осень находимся на одном месте, тихо стоим здесь и скромно живём.

Мы — это дома, что называют презрительно «хрущёвки», которые, говорят, будут уже совсем скоро сносить.

Наш создатель — какой-то великий Архитектор. Он придумал нас, чтобы расселить пресловутые коммуналки где-то в середине прошлого века.

Под его же божественным покровительством скоро на этом самом месте вместо нас вырастут многоэтажные красавцы, эдакие громады с белыми боками, намного выше ростом и крупнее, чем мы. Для этого Божественный в своё время создал макет будущей стройки, расстарался.

Мы же сразу впитали быстрое время из его реки, перенеслись в настоящее, но при этом сильно обветшали, став для него обузой, потому что не приспособлены к сегодняшнему дню.

Что же это значит, когда вам уже далеко, далеко за пятьдесят? Это, когда вы постарели, а сердце-то бьётся, как прежде, и жить хочется. Это, когда глазами вы готовы сделать всё, но не получается.

Но мы не унываем, так и стоим своей кучкой под названием «Микрорайон». Вместе стоять лучше, ветер тогда не так сильно стены корябает. В наши глаза, которые люди называют окнами, не так надувается тогда песок или снег.

Уши у нас — это антенны и кабели связи, с помощью которых мы объединяемся в микрорайон и общаемся с окружающим миром и между собой по устоявшемуся расписанию.

Мы — стояльцы, с уставшими стенами, балками, перекрытиями.

Мы помним тихо шуршащие полчища тараканов (сейчас они куда-то исчезли!) и мышей в подвалах; горбачёвских сантехников в грязных сапогах, с газовыми ключами наперевес, и кусками пакли, торчащими из кармана; брежневских красивых чистоплотных людских хозяюшек в халатиках с безупречными фигурками, тряпками, натирающими наши окна, отчего те превращались в увеличительные стёкла.

Каждым утром в тумане, луне, дожде мы оживали в своих заботах, дежурили и будили своих жильцов громкими дворницкими лопатами и метлами; по нотам озвучивали целые оратории, подключая смывные бачки и тремольный топот спешащих ног по лестницам.

Всеми оставшимися ещё у нас силами мы исполняли так музыку новой тогда коммунальной жизни.

Мы провожали не проснувшихся до конца, спящих на ходу детей в колясках или за руку, прогревали армаду заночевавших авто, потом освобождая территорию от их присутствия.

И тогда своим интересом все мы привычно натирали до блеска пришедший новый день, передавали его потом господину вечеру и дальше по эстафете — уже самой чёрной принцессе ночи.

Говорят, у неё в услужении есть знаменитая полночь с шатающейся тьмой, куда она всегда заманивает любого «на пробу» с собой в другой мир, в тягучую неизвестность.

Тогда-то начинает кричать на всю округу «скорая», или пьяные гуляки нарушают устоявшуюся тишину, или вдруг забарабанит дождь, вымещая своё враждебное отношение ко всем нашим крышам и громко урча в водосточные трубы.

Незаметно, но время меняло всё вокруг, к сожалению, только не в нашу пользу.

Всякое бывало, когда по разным причинам в одной из квартир отключалась вода или, наоборот, топила. Тогда наши дома плакали разводами по ветшающим стенам, этим ещё больше укорачивая себе жизнь.

На первых этажах нашей домовой компании жили те, кто постарше. У них нет балконов и окна с решётками, на всякий случай. Такое впечатление, что не они отгородились от мира, а мир от них.

На последних этажах те, кто помоложе. У них здесь наверху и воздух чище, и ступени у лестниц не очень стёрты от каблуков, потому что не каждый ловелас сюда добирался, натугу высоты преодолевая.

А вот на средних этажах — там жильцы, которые всегда скрывали свою национальность. И всё без лифтов, все удивительно уживались и сосуществовали.

А недавно прорвало трубу теплотрассы около одного из нас. Труба эта, мать её, настолько проржавела, что превратилась в ржавую труху.

И бабахнул вверх до третьего этажа горячий фонтан, а мы всей своей домовой компанией в ужасе затихли, ожидая последствий. Трубу ту ни разу не меняли с момента нашего строительства. «То ли ещё будет!» — появилась мысль.

Некоторые индивиды заспешили специально эту струю сфотографировать, проникнуть в подъезд, подняться на её высоту и чикнуть, выкладывая своё сэлфи (вместо помощи).

«О, эти любители опасных сэлфи.… Да Бог им судья, если от ума горе».

В общем, всё обошлось, никто не сварился. Людские ангелы — хранители, наверное, тоже тогда объединились.

Вспомнилось ещё, как на первый год после заселения все наши чердаки облюбовали голуби и ласточки. С годами там от них образовались горы помёта, который, лежит себе, ожидая своего часа до сих пор. Не знают о кучах новые белые дома-белоручки, его им не переварить.

А голуби на чердаках и сейчас курлыкают про свою любовь, да ласточки носятся, как оглашённые, громко пища и пикируя на зазевавшуюся насекомину.

От поведения и настроения птиц мы научились первыми узнавать о приходе весны или зимы, или бегстве коротышки лета в неизвестном направлении.

Про деревья ещё хочется вспомнить. Их посадили наши же жильцы на субботнике. Тогда молодые вежливые люди с улыбками и огромной энергетикой. Они себя тогда называли комсомольцами, любителями всего нового. Быстрые. Шустрые.

Потом эти деревья, посаженные по случаю, выросли, дотянулись ветками до пятого этажа. Они символизировали прошедшее их время, перестали толком пропускать солнце.

От дворового теневого мракобесия близко к дворцовому беспамятству. Решено было их спилить все до единого, а тень уничтожить.

Сказано — сделано. Спилили! Отчекрыжили по самое не хочу…

Тогда ничего уже не нарисовал художник, имея талант и восприятие. Не оставили ему масла, акварели, портрета, лишь обрубки, обрезки, куски глупости и столбцы уродцев. Повсеместно тогда во дворах была лесосека с зелёными кучами спиленных молчаливых, повядших веток без художественного оформления.

Потом забот от света