Уранотипия - Владимир Сергеевич Березин

– И что же вы полагаете?

– Тут два пути: первый – в том, чтобы собрать рабинов и учредить новые правила жизни для их народа. Но путь этот сложен и труден, оттого второй куда интереснее и предпочтительнее. Он зависит от внешних обстоятельств империи. Нужно подтолкнуть евреев к учреждению ими особенного отдельного государства в Малой Азии и дать им войска в подкрепление. Ежели все русские и польские евреи соберутся на одно место, то их будет свыше двух миллионов. Таковому числу людей, ищущих отечество, нетрудно будет преодолеть все препоны, какие турки могут им противопоставить. Они минуют всю европейскую Турцию, перейдут в азиатскую часть и займут там достаточные земли, чтобы устроить особенное еврейское государство на земле своих праотцев…

Пётр Петрович только покрутил головой. Но ночь, великолепная ночь уже вступала в свои права. Разговор затухал, мир стоял перед великими событиями, и Львов знал, что ему завтра предложат.

Ему отвели комнату в доме командира, который жил без семьи и почти без слуг. Только он заснул, ему привиделась удивительная картина: великий сборный пункт, иначе говоря, военный лагерь, где русские прапорщики учили евреев военному делу. Из подданных Российской империи и Царства Польского собирались полки, а из полков – дивизии.

И вот уже целая армия, оставляя за собой пыль и обозы с визжащими жёнами и детьми, двигалась на юг. Начиналось новое переселение народов. Армия проходила Малороссию и разделялась: одна ветвь, миновав Грузию, вторгалась в турецкие пределы на востоке, другая на кораблях приближалась к Стамбулу и тревожила османов на западе. Турецкая армия расступалась перед этой миллионной силой, как Чермное море. Русские солдаты, споро работая верёвками, поднимали крест над Софийским храмом как малую плату за помощь в этом предприятии.

И вот уже евреи вступали в Палестину, сдерживаемые только обязательством уважения к христианским святыням. Мир переменялся, и поход Бонапарта в Россию казался детской прогулкой по сравнению с этими переменами.

Новые крестоносцы выходили на сцену, и великая империя несла народам мир и благоденствие, даже туркам. Пётр Петрович обнаружил себя на вершине Храмовой горы, потрясённого этим величием.

Но вдруг среди этого великолепия освобождённого Иерусалима он увидел того новороссийского чиновника из их общего прошлого, который ехал по выжженной солнцем Святой земле в дрожках. Рядом с ним сидела нескромная красавица, и чиновник с чувством читал ей стихи:

Христос воскрес, моя Ревекка!

Сегодня следуя душой

Закону Бога-человека,

С тобой целуюсь, ангел мой.

А завтра к вере Моисея

За поцелуй я, не робея,

Готов, еврейка, приступить —

И даже то тебе вручить,

Чем можно верного еврея

От православных отличить.

Потом всё смешалось, и сон проглотил и дрожки, и еврейку, и миллионы вооружённых людей, идущих на армию стамбульского паши.

Утром они сошлись за завтраком.

Павел Иванович был хмур. Кажется, он решил, что наговорил лишнего, но его гость упредил этот страх:

– Я всё понимаю. Но история показала нам, что всякая война должна быть подкреплена рублём. Адам Смит…

– Да, – махнул рукой Павел Иванович, успокаиваясь. – Что там рублём, любое предприятие должно быть подкреплено золотом. И я уже работаю над этим. Есть у меня один жид, который специализируется на выработке золота… Нет, не смейтесь, речь идёт не о философском камне, а о золоте, похожем на настоящее.

– Что вы говорите, это ведь вроде подделки ассигнаций.

– Нет, всё по закону. Но скажите прежде: вы ведь будете наш, чтобы я вам доверился?

– Я буду ваш, если пойму, сколько крови прольётся на вашем пути к справедливости.

– Русской крови прольётся не много, уверяю.

Пётр Петрович озабоченно ответил:

– Должен вас предупредить: в штабе армии о вас говорят с некоторой тревогой. Казённые суммы…

– Я слышал. – Павел Иванович поджал губы.

– Очень большие, – добавил гость. – Скоро будет ревизия.

– Скоро ничего не будет, – загадочно отвечал полковой командир и в подтверждение своих слов повёл гостя в слободу, к дому аптекаря.

Они прошли через общую часть и ступили в ту, где по стенам висели коренья, а на столах стояли ступы для порошков. Там их встретил Соломон, в котором Львов узнал старого еврея, стоявшего под окном постоялого двора. Аптекарь отворил ещё одну дверь, казавшуюся незаметной. За ней Львов увидел помещение с большим тиглем и два медных сосуда, похожих на гигантские самовары, соединённые трубками.

В комнате было жарко.

«Странно, – подумал гость, – огонь ведь не горит. Неужто это самое чудо?»

На особом столе лежали пять золотых монет без профиля, но с чёткой вязью чужих букв.

Павел Иванович улыбнулся:

– Да, вы угадали – это салтанеи. Сто лет назад их привозили казаки из своих походов. Мы вернём древние золотые монеты султана в оборот и когда-нибудь оплатим ими поход на юг, но прежде оплатим поход на север.

– Вы помните, что у нас положено фальшивомонетчикам?

– Не рубли, – полковой командир был непреклонен, – только салтанеи. Стандарт венецианского дуката, один золотник по нашему счёту. Этим будет оплачена справедливость на севере и справедливость на юге.

План был величественен и прост, злато ломило булат, золото, произведённое в двух самоварах, меняло судьбу двух империй.

Пётр Петрович всю обратную дорогу подпрыгивал в коляске, как Петрушка, а по возвращении написал благожелательный рапорт. Эту бумагу вернул ему генерал, потому что дочь генерала неровно дышала к Павлу Ивановичу. Рапорт был возвращён, поскольку над командиром ***ского полка сгустились тучи и в начале зимы он был арестован. Просить за него было бессмысленно, Павел Иванович сделался будто прокажённый.

Потом случилась известная неприятность с этим полком и ещё с другими. Ударили пушки под Белой Церковью, и кровь полетела каплями на декабрьский снег, как новогоднее конфетти.

По пути бунтовщики занимались тем, чем обычно занимаются бунтовщики. Запылали пожары. Разорённый трактирщик Йось Бродский говорил, что солдаты украли у него три сотни вёдер водки, а опрошенные селянки перечисляли исчезнувшие кожухи и платки. Восставшие подпалили несколько шинков и пожгли дома жидам. Среди этих домов был и дом Соломона. Сам он исчез, и след его остыл.

Львов снова попал туда в январе, заполняя опросные листы. Он часто вспоминал о Соломоне – был ли он мошенником, или дело его было верным? Не было на это ответа.

Пожарища остыли, но хранили кислый запах несчастья.

Дом Соломона превратился в груду угля, точно соответствовавшую его контурам. Снег в эти дни не шёл, и угли, казалось, хранили тепло пожара. Из праха и пепла высовывались медные бока какой-то алхимической