А потом пошел снег… (сборник) - Анатолий Малкин

Иногда она вскакивала, совершенно обнаженная, в прозрачном коротком халатике за лепешками и сыром, он ловил ее за руку, и она сразу ослабевала и приникала к нему, и они едва успевали дойти до кровати.

Это был не тот секс, который случался у них раньше, это было совсем по-другому, потому что им никак не хотелось отрываться друг от друга.

И тогда он впервые произнес то, что редко говорил в своей жизни, он назвал это слово. А она, сразу посерьезнев, отодвинулась от него, внимательно посмотрела в глаза, а потом начала целовать так, что он, пожалуй, в первый раз осознал истинное значение грубоватого термина «отдаться».

Она была с ним без остатка, и он попробовал тоже быть таким и дальше, помнил только неостановимое желание соединиться с ней насовсем, навсегда.

А потом она взялась вдруг перестилать постель, ответив на его недоуменный взгляд, что она еще в командировке два дня и ему придется ее потерпеть.

Зазвонил телефон, она выскочила на балкон, в шум города, и что-то там весело кричала, и в тоне ее, и в подборе слов не проскальзывало ни грана фальши – великая была мастерица, импровизировала божественно. Такой незаметный переход от правды к вранью его немного тревожил, он представил себе, как это она будет делать и с ним, поежился и отогнал эту мысль.

Потом она вернулась, оставив балконную дверь открытой – спали оба только при свежем воздухе, – правда, он, сбросив одеяло, спал открытым сквозняку, а она была организмом теплолюбивым, заворачивалась до горла и спала, не поворачиваясь, спиной к нему, и не шевелясь до утра.

Эти два отданных без остатка ему дня и остальные вроссыпь почти до самого Нового года, в которых Зяблик делила все свое свободное время на две неравные доли – ему почти все, а остатки своей семье, – были так наполнены новыми смыслами, что если бы этого не случилось, он никогда бы не ощутил вкуса свободы, не в примитивном понимании отпускника, который знает, что сколько веревочке ни виться, а конец придет, а как действительно свободный человек, который зависит только от своих устремлений, желаний, мыслей, наконец, прихотей.

Ему было хорошо, он вновь приобрел свою уверенность, напор, даже некоторую авторитарность – на работе больно прищемил хвосты парочке осмелевших сверх меры сотрудниц, навел порядок со сдачей работ, запустил большой сериальный проект по межнациональным отношениям, который был спровоцирован его прогулками до съемной квартиры – как все-таки полезно вылезать из машины, – поездил по студиям и компаниям, даже храбро забрел в фирму, где работала Зяблик, и договорился там о фильме про Мары, любуясь ее искренним испугом – потом она ругала его за эту дурость долго, – словом, заставил себя уважать, как пушкинский дядя.

Он нравился сам себе, и Зяблик говорила, что вот это ощущение и есть самое главное для него сейчас. Она занималась им очень плотно, лечила его постоянно, говорила, что он должен вести себя так же, как ведет себя его жена, то есть веселое настроение Ирины Ивановны должно встречаться с его спокойствием и уверенностью в себе. Зяблик не верила его словам о том, что ему уже все равно, и все время повторяла, что когда-нибудь жена придет к нему обратно и он ее примет.

В этих словах он угадывал некоторое желание, чтобы так и случилось, и старался убедить ее в обратном. Они практически не расставались – по вечерам ходили в тихие ресторанчики подальше от толпы, много ездили по Москве, на съемной квартире любили друг друга, он смотался в пару командировок по зарубежным заказам, и она смогла поехать с ним, и там им было очень хорошо.

Сначала он повез ее в Амстердам, который ему не очень нравился – он больше любил маленькие города, такие, как Брюгге или Биариц, но Зяблик впервые попала в эту сутолоку космополитной толпы с летающим над улицами запахом марихуаны, с полумраком бесчисленных кафешек для любителей острых ощущений, и ей все это понравилось безумно.

В один из дней они сходили к Ван Гогу, где не мог оторвать ее от картин, потом для контраста повел ее в музей секса около центральной площади, но ошибся – она там заскучала и, резко развернувшись, утащила его на улицу. Он не спрашивал почему, но ему это понравилось, и он с интересом ждал обещанного вечернего променада по улице красных фонарей. Как ни странно, она там очень веселилась, рассматривала интерьеры комнат за витринами, спрашивала, правда ли, что девушки сплошь из России, ужасалась, когда видела гуляющие по улице семейные пары с детьми за руку. Он рассказывал ей об отношении голландцев к этому бизнесу и о традициях сексуальной культуры в стране, а она смеялась, когда он прочел давний свой стишок:

В квартале красных фонарей

Гуляют чинно, как в театре.

На сцене выставка блядей,

В партере улиц их стократно.

Вечером у них было как в первый раз – видимо, в амстердамском воздухе витало много полезных флюидов. А потом она вдруг рассказала про свою любовь, которая случилась у нее до него, – очень обидел муж, и она поняла, что стала свободной, и тут случайная встреча, которую она восприняла как знак судьбы – они были вместе почти семь лет.

– Он был как я? – ревниво спросил он.

– Нет, моложе.

– А почему же тогда…

Но она не дала договорить.

– Он умер. И я думала, что больше такого у меня не будет никогда. А потом появились вы.

– И что?

– А вы как мой папа. – И засмеялась над его растерянным выражением лица. – Нет, правда, вы очень похожи на него. Он меня так любил, так любил, баловал. И защищал. Как вы.

А потом Зяблик мгновенно заснула.

Он какое-то время лежал, глядя в потолок, потом пошел погулять вдоль каналов, курил, глядя в черную воду, и думал, что жизнь не надо подгонять, она сама ко всему для тебя нужному приведет обязательно, надо только ей не мешать.

Напоследок в Амстердаме Зяблик показала себя успешной охотницей за запасами его наличности – вытряхнула все с его карточек – он ей их отдал, и она погуляла на славу, расплачивалась ими без проблем, накупила кучу красивой одежды и обуви, а ему пару галстуков и шикарный портфель – не пользовался ничем подобным никогда раньше, но этот ему понравился.

Потом съездили еще в Ригу, где почти потеряли бдительность, бродя по узким улицам и с ужасом иногда сталкиваясь с московскими полузнакомыми, попадающимися в толпе.

Все было очень хорошо, почти как у молодоженов, но заполучить эту женщину полностью, что он пытался делать теперь с маниакальной настойчивостью, у него не получалось – она мягко отодвигала окончательные разговоры, объясняя, что брак только убивает чувства, а им и так хорошо, и ничего не надо торопить, – словом, не хотела она становиться его собственностью.

А он вдруг понял, что начал в нее влюбляться. То есть он, наверное, любил ее и раньше, но вот так остро ощущать свою связанность с ней, невозможность отделить свою жизнь от ее он никогда прежде не чувствовал. Опытный мужчина, он знал, что с ним происходит: он любит, снова любит, любит, как однажды в дальней командировке в Норильске, когда две недели случайной встречи чуть не перевернули весь ход его будущей жизни, но его вытащила из этого Ирина, вытащила, а вот простить не смогла.

Новый год был совсем уже рядом. Еще не решив ничего окончательно, он внутренне вроде бы успокоился, ходил бодро, был деловит, обаятелен, помолодел, похудел, начал по-другому одеваться, холил седоватую щетину на лице, на манер мачеподобных дядечек, как снисходительно обзывала их Зяблик. Но после каждой встречи с Ириной – теперь был с ней только на «вы», вежлив и нейтрален – он звонил Николаю и спрашивал, почему ему так жалко ее, почему он никак не может через эту жалость перешагнуть.

– Понимаешь, – сокрушался он в трубку, – она смешивает все в кучу: возраст, деньги, баб каких-то мифических, слова не дает вставить, называет меня так, что я даже не знаю, откуда она эти слова берет, требует, чтобы я вел себя как мужчина. А я вижу, как ей плохо, понимаю, что не я ей нужен, а мое подчинение, чертова гордячка. И потом эти возвраты, как у заигранной пластинки, к одним и тем же сюжетам…

Николай устало вздыхал и терпеливо объяснял:

– Запомни, ты враг для нее сейчас, ты мешаешь ее новой жизни, и так будет долго, Игорь, очень долго. Не трать время на рефлексию – путь должен быть пройден до конца, на иное и не надейся.

А потом возникли проблемы с Зябликом. Она начала уставать. Раньше они встречались раз в неделю, и, видимо, этот режим давал возможность возобновиться свежести восприятия, но сейчас он был так переполнен своим новым состоянием и так необычайно остро реагировал на нее, что хотел видеть постоянно, а она понемногу сопротивлялась, сникала, становилась менее откровенной. На его осторожные расспросы отвечала, что она совсем не переменилась, что она с ним, и действительно какое-то время все было как раньше или почти как раньше.