Врач от бога - Ирина Градова

– Полагаю, вы и сами все знаете, – вздохнул Заборский. – Вы ведь оба медики, верно?

Мы одновременно кивнули.

– Ну, что сказать? «Виталайф» на данный момент – один из наших самых успешных продуктов. Это БАД, не лекарственный препарат, но он составлен так, что является одновременно и витаминной, и пищевой добавкой. Он не имеет никаких противопоказаний, за исключением аллергии на миндаль, которая, судя по клиническим испытаниям, встречается крайне редко. Кстати, об этом написано в инструкции крупными буквами.

– Я так понимаю, что процентная доля миндаля в вашем продукте достаточно велика? – уточнил Лицкявичус.

– Да, но ведь это обычный сладкий миндаль, имеющий огромное количество потрясающих свойств! Им никто не мог отравиться!

– И все же нельзя отрицать очевидное, – все так же спокойно и даже доброжелательно заметил Лицкявичус. – Пять человек умерли именно после того, как употребляли ваш БАД, и это – бесспорный факт. Исследования образцов препарата, изъятых у потерпевших, доказывают, что именно в «Виталайфе» содержались опасные для жизни вещества.

– Этого я никак объяснить не могу! – развел руками генеральный директор. – Закрытие производства означало бы огромные убытки! «Виталайф» – наша самая доходная статья, не говоря уже о том, что страдает наша репутация, ведь этот БАД – не единственная наша специализация! Мы производим еще множество витаминов и биодобавок, но, если так пойдет и дальше, нас окончательно дискредитируют, и мы пойдем по миру!

– Мы здесь как раз для того, чтобы этого не допустить, – сказал Лицкявичус. – Разумеется, в том случае, если вы правы и «Виталайф», произведенный на вашем предприятии, чист. А теперь, если не возражаете, мы бы хотели осмотреть линию и взять пробы.

Заборский сам повел нас в цеха. Здесь все выглядело стерильно и красиво – новейшее оборудование из Швейцарии, о котором не преминул упомянуть генеральный директор «Фармации», и полностью автоматизированный процесс производства и фасовки, требующий участия всего двух операторов в каждом цеху. Мы с Лицкявичусом методично прошлись по всей линии, от начала до конца, собирая образцы – от сырья, включающего цельные миндальные орехи, до конечного продукта.

Когда мы закончили, Заборский предложил нам отобедать с ним в заводской столовой, но мы вежливо отказались, полагая, что установление дружеских отношений с главой «Фармации» в дальнейшем может помешать объективной оценке ситуации.

На обратном пути я спросила Лицкявичуса, почему то, что мы сделали только что, не было сделано раньше, когда умерли первые люди.

– Хорошая «крыша», – спокойно ответил он. – Если бы не статьи того журналиста, думаю, нас до сих пор не допустили бы до «Фармации»!

– То есть позволили бы людям умирать и дальше?

Лицкявичус ответил не сразу.

– Разве мы не сталкиваемся с подобным цинизмом каждый день? – сказал он наконец. – Когда в России ценили жизнь простого человека?

– Значит, даже если пробы окажутся положительными, – пробормотала я в ужасе, – никакой гарантии, что «Виталайф» снимут с производства, нет?

– Если пробы окажутся положительными, – сухо отозвался Лицкявичус, – я сделаю так, чтобы это произошло. Но мне почему-то кажется, что здесь ситуация гораздо сложнее.

Сначала я не обратила внимания на его последние слова, подумав лишь о том, как именно Лицкявичус собирается остановить производство препарата, если ему вдруг станут в этом мешать. Насколько я поняла – хотя и не знала причин такого отношения, – Кропоткина настроена против главы ОМР и, похоже, даже лелеет надежду убрать его с этого места. И я едва не рассказала Лицкявичусу о нашей беседе с вице-губернатором – прямо сейчас, раз уж подвернулся такой момент. Но что-то меня остановило. Наши отношения только-только стали налаживаться, и Лицкявичус начал общаться со мной без высокомерия, к которому я уже почти привыкла, как с коллегой, полноценным специалистом. Только я никак не могла понять, что заставило его изменить свое отношение. В данных обстоятельствах рассказывать ему о том, что Кропоткина меня «вербует», показалось мне не самым мудрым шагом, и я промолчала. А потом я вдруг вспомнила его последнюю реплику.

– Что вы имеете в виду? – спросила я встревоженно. – Почему все гораздо сложнее?

– Мы проверили серийные номера «Виталайфа» и выяснили, что все банки – из разных партий. Тем не менее умерли всего пятеро – как это объяснить? Почему в отдельно взятую баночку БАДа попал яд, а в другие – нет?

– Возможно, еще не прошло достаточно времени? – предположила я и сама ужаснулась своим словам. Если я права, значит, мы еще услышим о новых жертвах?

– Это вполне возможно, – согласился Лицкявичус. – Отравление происходило постепенно – благодаря маленьким концентрациям синильной кислоты в каждой капсуле… Возможно, наши пятеро – всего лишь начало! Версия о контрафактном «Виталайфе» также себя не оправдывает – и вследствие малого количества погибших, и из-за серийных номеров и других выходных данных, которые должны были бы отличаться у несертифицированного товара, изготавливаемого в какой-нибудь подпольной лаборатории. И еще меня беспокоит Пластун…

– Из-за следов хлороформа?

– Она никак не вписывается в общую картину! – подтвердил Лицкявичус. – Кадреску не может без эксгумации перепроверить результаты вскрытия первых трех умерших. Но, естественно, мы ничего не можем сказать, пока Мдиури не рассмотрит собранные на «Фармации» образцы.

– А как насчет предположения Заборского? – спросила я.

– Диверсия конкурентов?

– Да. Ведь это возможно?

– Как и все остальное, – усмехнулся Лицкявичус. – На данном этапе любая версия хороша! Тем не менее мне кажется, что для диверсии жертв маловато, хотя… Еще не прошло достаточно времени. С другой стороны, кому легче всего «играть» с ингредиентами препарата?

– Тому, у кого есть такая возможность, – ответила я. – Значит, нельзя исключать и «Фармакон». Наверное, нужно пообщаться с его представителями?

– Думаю, да. Посмотрим, что покажет исследование образцов, а потом я попробую добиться встречи со Светлиным.

И тут я решилась на то, что дала себе слово не делать.

– Андрей Эдуардович, – неуверенно сказала я, – вы ведь говорите по-английски?

Его взгляд стал подозрительным – снова.

– Дело в том, – быстро заговорила я, – что Лида, вернее, мама Лиды Томилиной, получила письмо из Турции – после смерти дочери. Оно на английском.

– И вы думаете, что это может иметь отношение к ее смерти? – спросил Лицкявичус заинтересованно.

– Трудно сказать, – осторожно ответила я. – Но мама Лиды понятия не имела о том, что у нее имелись знакомые за границей, особенно – мужчины!

– Так в чем же дело? – пожал плечами Лицкявичус, притормаживая у обочины. – Письмо у вас с собой?

– «…Я не могу дождаться, звезда моя, когда же ты наконец приедешь! Понимаю, что дела заставляют тебя задерживаться, но это так несправедливо – ждать, чтобы быть вместе! Ты же знаешь, что я вполне могу обеспечить нам достойное существование в Турции? Если тебе нужны собственные деньги, то я никогда тебе не откажу, поэтому мне бы хотелось, любовь моя, чтобы ты не затягивала с отъездом, ведь я так скучаю! Каждый день, проведенный без тебя, для меня – мука…»

Эту выдержку из письма Лиды, переведенного Лицкявичусом, я зачитала Елене Исааковне вслух. Все письмо изобиловало нежными обращениями типа «мой чайный цветок», «моя желтая роза» и «луна моего неба», а также восклицательными знаками.

– Ничего не понимаю! – пробормотала Елена Исааковна, сжимая виски холеными пальцами. – Лидусик вела двойную жизнь? Я просто не могу в это поверить – никак не могу!

На самом деле все выглядело именно так. Самые близкие родственники Лиды считали ее семейную жизнь идеальной и не подозревали о существовании мужчины, который имел право называть ее такими интимными именами.

– Лида не говорила, что у нее с Анатолием какие-то проблемы? – спросила я.

– Да нет, никогда! – всплеснула руками Елена Исааковна. – Мне казалось, что у них все прекрасно… Боже, да и с кем она связалась – с мусульманином! Какой-то плейбой…

На мой взгляд, Хасан вовсе не походил на плейбоя – во всяком случае, я не так их себе представляю.

– И потом, – продолжала Елена Исааковна, – они ведь с Анатолием собирались на Бали! Думаешь, они поехали бы туда, если бы брак находился на грани разрыва?

Действительно, это выглядело, по меньшей мере, странно. Я ненадолго задумалась. Похоже, у Лиды были тайны и от Анатолия, и от родителей, а значит, никого из них нельзя рассматривать как источник информации. Возможно, я вообще зря придаю такое большое значение письму? В конце концов, это – личное дело моей подруги, ее несостоявшаяся жизнь, и теперь, скорее всего, стоит просто забыть об этом. С другой стороны, после вчерашней поездки и разговора с Лицкявичусом я решила, что любая мелочь может пролить свет на ее смерть, а потому мне требовался информатор получше, чем ни о чем не подозревающая мать Лиды.