Мы вместе были в бою - Юрий Смолич

Из словацких гор пришли крестьяне, жившие в неописуемой нужде: зимой и летом они ходили босиком, и каждый из них мечтал всю жизнь только об одной паре сапог, чтобы хоть в гроб лечь обутым. Мало чем — разве покроем одежды — отличались от них украинцы с Верховины. Многие из них не знали, что в Европе, кроме Венгрии, Чехии, Германии и СССР, есть и другие страны. Весь остальной мир они называли Америкой, откуда они получали письма от родственников, которых погнала туда безысходная нищета в родной стране. Вся их жизнь, так же как жизнь их отцов и дедов, прошла в горах, и кругозор их был словно замкнут горным ущельем. Их желания ограничивались одним: клочок плодородной земли. Но они знали, что в соседней Советской стране земля принадлежит хлеборобам, и многим уже было ясно, что единственный путь к осуществлению их мечты — это воссоединение с братским народом Советской Украины в единую семью. Когда им в партизанском отряде выдавали оружие, они целовали его, а перед красным знаменем становились на колени.

Совершенно иные люди пришли в отряд из городов и поселков закарпатской низменности. Это были преимущественно ремесленники и рабочие из мастерских и соляных шахт. Они приходили в чистых, аккуратно выглаженных, но изношенных костюмах и тщательно вычищенных фетровых шляпах. В их речи часто звучала политическая терминология, и они досконально знали, какая разница между анархо-синдикалистами и просто анархистами, а также могли перечислить все партии, которые выставили своих кандидатов на последних выборах в парламент Чехословакии или Венгрии. Они неодобрительно отзывались об этих партиях, зато с восхищением называли имена героев войны республиканской Испании против Франко. Они умели бросать гранаты и стрелять из пистолета. Слово «революция» они произносили как обет. Многие из них побывали в Праге, Будапеште и Вене, но цель своей жизни они видели тоже в том, чтобы присоединить свою страну к стране социализма.

Была еще третья, отнюдь не малочисленная группа среди пришедших в партизанский отряд степенных, пожилых людей. Несмотря на солидный возраст, они хорошо держались в строю, четко рапортовали и лихо поворачивались «кругом». Они отлично владели винтовкой, многие умели обращаться с пулеметом, но были мало приспособлены для партизанских диверсионных рейдов. Свою речь они со вкусом пересыпали русскими словами, порою неожиданно провинциальными, и охотно рассказывали о Нижнем Новгороде, Пензе, Благовещенске или Верном, но не знали, что многие из этих городов уже называются иначе. Это были ветераны австро-венгерской армии, которые в годы первой мировой войны попали в русский плен и как пленные славяне работали с русскими рабочими в городах или с крестьянами в селах. И они хотели присоединиться к СССР, который называли — Россия.

Все, приходившие в отряд с Карпатских гор и закарпатских долин, единодушно мечтали о присоединении их страны к СССР.

— Дружбы народов, — вдруг сказал Пахол, — жаждут во всех странах, можете мне верить, товарищ Мария. Я побывал в Будапеште, Вене и Праге. Но позвольте вас спросить: может ли каждая страна после войны войти в СССР?

— Разве в этом дело? — ответила Мария. — Дело в том, что никто не может запретить любому народу добиваться такой же жизни, как у нас.

Пахол кивнул в знак согласия.

Они снова шли молча… Вскоре показался мост через Латорицу.

Мария думала о том, на какую высокую гору надо подняться этим людям — и темным батракам с Верховины, и пылким юношам из закарпатских городков, и ветеранам австро-венгерской армии, — чтобы, обретя свою некогда утраченную и теперь вновь отвоеванную отчизну, они сумели увидеть жизнь такой, как она действительно есть — и не только в их убогой хижине или в тесном ущелье, а во всем мире. Ведь их родной край — Закарпатье — в течение столетий был только «окраиной» Западной Европы, только захолустьем западной «цивилизации», проеденной ржавчиной эгоизма и собственничества и старавшейся предельно разъединить каждый народ. Ведь в буржуазной Европе и двадцатимиллионный народ — это только двадцать миллионов людей одной национальности. «Европа» учила людей видеть только свою собственную жизнь и не видеть общественной жизни, не понимать, что такое жизнь целого класса и всего народа.

Вот и мост. Если их встретят очередью из автомата, это произойдет сию минуту. Они уже видели: справа и слева перед мостом четырьмя рядами спускались в овраг проволочные заграждения. На противоположном берегу тоже и справа и слева виднелись два аккуратных холмика, поросших травой, — два блиндажа. Но охраны не было видно.

Лицо Пахола посерело, но не от дорожной пыли. Он привык к опасностям, но ведь сейчас угрожает гибель не где-нибудь на чужбине, а на пороге родного дома, где вот уж пять лет ждут его жена и дети.

— Спокойно! — не оборачиваясь, прошептала Мария.

И они шагнули на мост.

Теперь, с моста, стали видны бойницы в блиндажах. В каждом было по две амбразуры, и в них светлыми кружками вырисовывались дула пулеметов.

Они, не замедляя шага, перешли мост.

Пулеметы молчали. Патрули не показывались. Вокруг царила мертвая тишина.

Они облегченно вздохнули.

Итак, в город они вошли беспрепятственно. А из города? Удастся ли им так же успешно вернуться назад?

Молча шли они по шоссе.

С каждым шагом город приближался. Казалось, они делают один шаг, а город навстречу им — десять шагов. Что ждало их там, за теми первыми строениями? Неудача, разоблачение, арест? Провал из-за какой-нибудь непредвиденной мелочи? Неблагоприятная обстановка, которая помешает им выполнить задание?

Или — удача?

У Пахола еле заметно подергивались губы.

— Спокойнее, Ян, — еле слышно прошептала Мария. — Спокойнее, разве нам в первый раз?!

Справа и слева уже тянулись ограды пригородных усадеб, и за ними мог скрываться дозор.

Так прошли они молча еще несколько шагов. Глухо стучали по мостовой огромные башмаки Пахола с железными шипами на подошвах.

Они решили прежде всего отправиться на базар, а оттуда уже начать поиски базы горючего.

Вдруг Пахол еле слышно произнес:

— Прошу вас, товарищ Мария, посмотрите под ноги. Видите эти жирные пятна?

Мария пристально взглянула на полотно шоссе.

— Я ничего не вижу.

— Пятна и капли, — прошептал Пахол.

— Наверное, что-то везли и бочка была плохо закупорена.

— Нет, — снова прошептал Пахол, — это не бочка. Тут следы бензина и автола.

— Возможно, — сказала Мария. — Тут проезжает много машин.

— Это следы танков, которые только что прошли по дороге на Сваляву, — уверенно сказал Пахол. — Автол еще не покрылся пылью, да и пятна бензина видны.

— Возможно, — согласилась Мария и еще пристальней посмотрела на дорогу. — Но что из этого?

Пахол прошептал:

— Бензин и масло проливаются лишь в тех случаях, когда баки налиты до отказа. Это капли из только что заправленных машин. С вашего позволения, если мы двинемся по этим следам, то, можете поверить мне, старому шоферу, они приведут нас туда, где заправлялись машины.

— Ян!

Мария с трудом удержала крик, рвавшийся из ее груди.

— Тише! — теперь уже Пахол призывал к спокойствию Марию. — Товарищ Мария приказывает итти по этим следам?

— Пошли!

И они снова молча двинулись вперед.

Они шли уже по городским улицам. На тротуарах изредка встречались прохожие, большей частью женщины с корзинками в руках. Ставни домов были закрыты, и во дворах царила тишина.

Вдруг Мария тревожно шепнула:

— Ян!

— Вижу, — тотчас же откликнулся Пахол.

На перекрестке стоял патруль. Два солдата с автоматами на животах, широко расставив ноги, глядели по сторонам.

Этот первый патруль, конечно, был самый опасный. Если что-нибудь в маскировке или документах Пахола и Марии покажется подозрительным, они сразу же попадутся. Может быть, движение по этой дороге вообще запрещено? Может быть, для жителей горных селений есть специальный маршрут?

Они шли, не замедляя шага, прямо к патрульным. Те уже заметили их. С каждым шагом бегство становилось менее возможным.

Вероятно, патруль заинтересуется их личностями. Достаточно ли будет того, что Мария, девушка из горного села, идет в город на базар совсем без документов?

До патруля осталось шагов десять. Солдаты стояли все так же неподвижно, широко расставив ноги, и глядели на Пахола и Марию. Пахол сильнее обычного ковылял — он казался совсем калекой.

Наконец они поравнялись с патрулем. Один солдат был приземистым, с водянистыми глазами и пушистыми рыжими усами. Другой был стройным, черноволосым, с зелеными глазами. Мария смотрела прямо в глаза черноволосому, Пахол — рыжему.

Патрульные стояли неподвижно, как памятники, только глаза их вращались в орбитах, следуя за Пахолом и Марией. Взгляды их были испытующими, но казались ленивыми. Мария потупилась: ведь девушке зазорно глядеть в глаза мужчине! Пахол, наоборот, изо всех сил «пожирал глазами начальство».