Четыре сокровища неба - Дженни Тинхуэй Чжан

в восторге от того, какие они умелые, как плавно они движутся. Они похожи на руки моей матери.

– Боишься? – спрашивает она, поднимая на меня глаза. Синяки на ее лице после избиения наконец заживают, они порозовели. Они почти красивы в свете дня.

– Да, – говорю я. – Я не знаю, что делать.

Она стягивает рубашку со стола и осматривает ее в поисках морщинок. На мой взгляд, рубашка безупречна, как белоснежное полотно. Затем она передает ее другому столу, где девочки складывают белье – их сплетни с треском врываются в наш диалог.

– Давай следующую рубашку, – указывает она. Я беру новую рубашку из кучи и раскладываю ее на столе. – Все, что от тебя требуется, – продолжает она, расправляя рубашку, – это делать то, что от тебя хотят. На самом деле проще некуда.

– Но я не понимаю, что это значит, – возражаю я.

– Это всего-навсего притворство. Это не по-настоящему. Для них – по-настоящему, но для тебя это ничто. Так и нужно об этом думать. Словно это ничто. Это – не ты, а ты – не это. Ты – по-прежнему ты, ты где-то еще.

– Я не понимаю, – говорю я.

– Когда они это сделают, – она поднимает руки и накрывает одну ладонь другой, – будет больно, особенно если это твой первый раз. Ты почувствуешь, словно внизу все взрывается, тебе захочется всхлипывать и плакать. Но не стоит. Иногда это их злит, а порой им от этого хочется еще больше. Нужно забыть, что тебе больно. Нужно перенестись куда-нибудь в другое место. Тебе есть куда перенестись?

– Да, – отвечаю я, думая о дворике школы наставника Вана, о садике бабушки, о теплых объятиях матери и ее ткацком станке, снующем туда-сюда.

– Хорошо, – ее руки возвращаются к утюгу. – Отправляйся туда и жди. Твое тело само поймет, что делать. Важен только твой разум. У тебя еще не было кровотечений, да?

Я трясу головой.

– Хорошо. Одной тревогой меньше.

– А куда переносишься ты? – спрашиваю я. Возможно, я перехожу черту, но не хочу останавливаться.

Она откладывает утюг. Я слежу за тем, как ее пальцы пробегают по отглаженной хрусткой рубашке, расправляя заломы.

– Я переношусь в сон, – говорит она и встречается со мной взглядом.

Между прачечной и борделем у нас остается час. За это время каждая девушка отскребает от тела дневной запах копоти и пара. Каждая девушка, которой повезло не быть признанной слишком толстой, получает миску риса. Она надевает наряд, который лежит у нее на кровати – иногда это шелковая рубашка и брюки, иногда – сатиновое платье. То, что, по мнению госпожи Ли, будет подходить для клиентов, которые явятся в этот день. Каждая девушка садится перед своим зеркалом и достает арсенал косметики, которую ей выдали: коробочки румян для щек и губ, рисовая пудра для лица, черная краска для бровей и глаз. Некоторые девушки красят всю верхнюю губу, а на нижнюю ставят одну точку-вишенку посередине. Белые мужчины такое любят, они говорят, что так мы выглядим еще более по-китайски.

Девушки постарше сами делают себе прически. Те, что помладше и неопытнее, как я, ждут своей очереди, пока между нами ходит парикмахер. Порой, когда ее руки перебирают мои волосы, я закрываю глаза и представляю, что это руки любящего человека разминают мою кожу как тесто.

Сегодня вечером на мне будет персиковая блуза с длинными рукавами, белыми пуговками и отстроченным воротником и юбка в тон. Я ненавижу одежду, в которую нас заставляет одеваться госпожа Ли – эту одежду создают на ее вкус, ее шьет одна старушка на нашей улице. В Китае над этой одеждой посмеялись бы, в ней сразу признали бы безвкусную имитацию. А здесь мужчины сходят от нее с ума.

Когда я смотрюсь в зеркало, одетая и накрашенная, я вижу девушку с глазами в черной кайме и веками цвета вина. Ее брови – как балдахин. Ее кожа белая как фарфор, а губы сияют как кровь. После того, как я два года притворялась мальчиком Фэном, рожденным ветром, мой новый облик меня шокирует. Когда я двигаюсь, то задумываюсь, я ли это вообще.

Однажды, когда я жаловалась на свое имя, бабушка сказала, что все преклонялись перед Линь Дайюй из-за ее красоты. А я считаю, что они преклонялись из-за того, какой мрачной была ее история. Казалась бы она такой же прекрасной, если бы не умерла ради мужчины, которого любила?

Теперь я начинаю понимать, что трагичность придает красоту чему угодно. Быть может, поэтому мы ночь за ночью рисуем на лицах длинные арки бровей, от которых наши глаза кажутся грустными.

Я вывожу пальцем на ладони иероглиф «мужчина», 男. Мужчина: «поле» и «сила». Второй элемент напоминает по форме древние плуги, которыми китайцы возделывали поля. Когда-то я думала, что любовь – это просто: объятие, нежный поцелуй в лоб. Я и не знала, что существует нечто, настолько не похожее на любовь, что существует вот это. Осквернение тела, кровавый взрыв. Кем бы ни оказался тот мужчина, что войдет в меня, он заберет у меня все. Я могла бы начать оплакивать потерю девичества, но не позволяю себе этого. Моя скорбь даст силу тому, кто его заберет.

Мужчина: без власти он просто кусок пахотной земли.

Выбор между вот этим и стойлами – это не выбор. Вместо этого я должна верить, что однажды появится способ сбежать отсюда. Линь Дайюй нашла свой: она позволила себе умереть. А я? Я пока не готова. Сегодня я не Дайюй. Сегодня можете звать меня Пионом.

Когда я спускаюсь и вхожу в главную комнату, другие девочки уже ждут. Мы, все мы, изменились: словно днем и ночью мы разные люди. Жемчужина маленькая в своем шелковом платье, к ее груди приколот цветок. Ирис покачивается, на ее руках позвякивают браслеты. На Лебеди больше всего косметики, точка на ее нижней губе шевелится, когда она прочищает языком зубы. Ласточка смотрит в сторону, ее подбородок склонен набок. Мы не говорим про Нефрит, которой больше нет с нами, хотя ни одна из нас не занимает то место, где она раньше стояла.

Я слегка улыбаюсь Жемчужине. Она смотрит на меня, ее глаза круглые и уже наполняются слезами. Она гадает, придет ли сегодня ее клиент, спасет ли он ее от гнева госпожи Ли. Рано или поздно ей придется стать смелой. Заходит госпожа Ли. Она разговаривает с нами каждый вечер перед открытием, чтобы напомнить нам, ради чего мы на самом деле здесь находимся. За это время она также осматривает нас,