По поводу одной машины - Джованни Пирелли

Воспользовавшись тем, что Бонци принес очередную диаграмму производительности труда за истекшие две недели («Количество рабочих часов на машину»), Рибакки, мельком взглянув на лист, сказал:

— Присядьте.

Он склонился над диаграммой и стал ее изучать, тщательно, как всегда — э, нет! — тщательнее, чем когда-бы то ни было. И пером ставил на полях крестики. Бонци смотрит куда-то вдаль, сквозь стеклянную стену. Оказывается, достаточно подняться на полтора метра над уровнем цеха, чтобы охватить взглядом все необъятное машинное хозяйство, конвульсивное мелькание шатунов, терпеливое вращение больших зубчатых колес, маховиков, катушек… Ничто не может сравниться с этим зрелищем — ни вечные снега, ни голубые зеркала озер, ни цветущие луга, ни золотистые поля, ни леса… Вот это — панорама! Какое многообразие, какой размах, какая гармония! Торжество человеческого разума! Но сколько еще надо обновить, переделать, преобразовать, заново изобрести, все более упрощая частности в соответствии с целым и наоборот. Ах, если бы распоряжался всем этим богатством, командовал отсюда, с этой высоты, не бюрократ от производства и не жандарм, а молодой, способный, целеустремленный специалист! Если бы… В этом вся загвоздка…

И не то вопросительно, не то утвердительно:

— Я могу идти…

Рибакки: — Вы еще новичок. Со временем поймете, что если вышестоящее лицо просит вас сесть, то в ваших же интересах подчиниться.

Бонци не шелохнулся. Рибакки продолжает испещрять поля диаграммы значками. Не поднимая глаз:

— А пока усвойте, что когда вышестоящее лицо говорит вам «садитесь», то это равносильно приказу, облеченному в вежливую форму.

В комнате всего один стул. Он стоит у стены напротив письменного стола. Стоит для украшения, только зря пылится: Рибакки никогда и никого сесть не приглашает — независимо от пола и возраста посетителя и от продолжительности разговора. Бонци выполняет приказ буквально и садится на стул, не пододвинув его к столу.

Рибакки: — Пододвиньте стул. Или я должен опять пояснить, что это приказ?

Бонци расхулиганился, как мальчишка. Раз нельзя не подчиниться, он пододвигает стул так близко, что ноги его почти соприкасаются с ногами Рибакки.

Рибакки: — То, что вы называете писаниной, становится перископом…

Бонци совсем распоясался: оперся локтями о письменный стол начальника и прикладывает руки к глазам в виде бинокля, устремленного вниз:

— В коем узреют только палочки и цифирки, мерцающие подобно светлячкам во тьме.

— Ничего темного, непонятного, по-моему, нет. Каждые две недели снимаются одни и те же показатели, на основе которых составляется диаграмма, а затем в соответствующем масштабе эти данные переносятся на диаграммы, составляемые раз в полугодие. Таким образом проверяется, насколько эффективно используются разные типы машин. С одной стороны, производится сопоставление диаграммы за истекшие две недели с предыдущими, с другой стороны, сопоставляются результаты полугодий.

Бонци вдруг говорит резко и даже со злостью:

— Непонятно, на кой черт вся эта лавина сведений? Целая свора чиновников только тем и занята, что их собирает, сортирует, группирует, снова сортирует и аккуратненько складывает в архив. Чтобы дать почувствовать свою власть? Дескать, сказано— делай, а что это кошкин труд— не твоя забота. Как в армии с новобранцами. Или эти шляпы, — он ткнул большим пальцем в сторону конторы, — которые ни на что другое не способны, нужны в качестве щита? Будь я хозяином, я бы их всех отправил в бессрочный отпуск и назначил бы солидную пенсию. Пусть расходы на их содержание ложатся на соцстрах, и не увеличивают себестоимость продукции. Улучшились бы производственные показатели, а заодно разбухла бы графа «Пособия и вспомоществования», которая так укрепляет престиж фирмы в глазах общества.

Рибакки: — Великолепно. Только ваша исходная позиция, к сожалению, произвольна! Не знаю, откуда вы взяли, будто никто не анализирует сведений, которые мы поставляем.

Рибакки холоден, он начеку. Парень наскакивает на дирекцию? Значит, кто-то стоит за его спиной, прикрывает с тыла. Но кто именно, вот вопрос…

А Бонци горячится:

— Даже если так… Что могут подсказать голые цифры человеку, который не знает, что конкретно за ними кроется, каково фактическое положение вещей, какова взаимосвязь различных факторов, какие переменные ведут к изменениям и как меняются сами?

Тут-то Рибакки и улучил возможность задать интересующий его вопрос:

— Я думал, что инженер для этого вас и вызывал, заметив в диаграмме за вторую половину декабря, что кривая «Гумбольдтов» пошла вниз.

Бонци (поблескивая глазами дикой кошки): — Как будто это зависит от нас… Сокращаются заказы! Наверху хотят доказать, что себестоимость продукции «Гумбольдтов» слишком высока и не выдерживает условий рынка. Раз заказы сокращаются, рано или поздно с «Гумбольдтами» придется расстаться. А затем, вероятно, и с «Бронделями».

— Это вам инженер сказал?

Бонци: — Инженер? Может быть, он вам это говорил?

Рибакки (с трудом сдерживаясь): — Вы, Бонци, человек одаренный. Но вам очень мешают ваши замашки, эта ваша манера плевать в собственный колодец, обзывать дураком всякого, кто не пришелся вам по вкусу… Никому это не нужно, вы сами знаете, и вовсе не способствует устранению… недочетов, которые вы подмечаете. Пожалуйста, не уверяйте меня, что все дело в темпераменте. Вы обладаете недюжинной силой воли… Имейте в виду, я с вами разговариваю сейчас как старший брат.

— Как старший брат? С чего это вдруг? Вы — мой непосредственный начальник. Вам дано право меня допрашивать, и вы им пользуетесь. Если вы делаете это не как следователь, а в духе «человеческих отношений», то это тоже ваше право: ведь вы вольны выбирать любой из дозволенных или рекомендуемых вам методов. Но избитый вариант насчет старших братьев… С моей точки зрения, это злоупотребление властью. Не стану же я разговаривать со своим шестилетним братишкой как его товарищ по играм!

Бонци подходит к стеклянной стене встает лицом к цеху.

— Вы спрашиваете, кому нужно, чтобы я так себя вел? Мне нужно. Чтобы защитить свое «я». Здесь, если не смотреть в обе, сам не заметишь, как из тебя сделают робота. Или амебу из научно-фантастического романа.

— Кто это делает из вас робота? Уж не я ли?

Не будем уточнять. Мы с вами поглощаем бронхами один и тот же наркотик. Вы — на протяжении многих лет, я — нескольких месяцев.

— Если я правильно понял, вы боитесь уподобиться мне. Не так ли?

— Да, в том числе…

Рибакки (холодно, без всякого выражения): — Откровенность за откровенность. Если вы боитесь уподобиться мне, то я никак не хотел бы…

Он бросает мимолетный взгляд на белесое яйцо, слегка возвышающееся над спиной господина Ваи. Бонци с любопытством оборачивается. Опоздал. Взгляд шефа снова обращен на ногти.

Внезапно Рибакки разражается длинной выспренней тирадой:

— Неужели вы полагаете, что мне доставляет удовольствие, впредь до нового распоряжения, жить между молотом — дирекцией и наковальней — заводом? Или, наоборот, между морем недовольства, волны которого нарастают в цеху, где работают живые люди из плоти и крови, с их насущными потребностями, желаниями и страстями, и преградой, воздвигнутой безымянной иерархией, преградой, о которую эти волны ударяются и разбиваются? Неужели вы думаете, что я нахожу в этом удовлетворение? Что это щекочет мое самолюбие? Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Вы думаете: однако о карьере ты, брат, печешься, и еще как1 Карьера… Так ли уж она заманчива, эта карьера техника с законченным образованием? Или даже инженера, занимающего руководящий пост… Вы думаете, нашему д'Оливо можно позавидовать? Думаете, перед ним — широкие перспективы, свободный путь к великим открытиям? Достаточно сказать (только прошу об этом не распространяться), что его должны были назначить директором департамента, а назначили какого-то типа со стороны только потому, что тот приходится зятем какому-то министру или заместителю министра… И это не по недомыслию и не злонамеренно, а просто потому, что фирма испытывает реальную потребность в данной политической акции. Другой пример: генеральный директор, который скоро от нас уходит, инженер Роспильози… Он человек старой школы, крутой, но справедливый, с хорошей подготовкой, с опытом. Думаете, он на самом деле уходит по состоянию здоровья, «к глубочайшему сожалению членов правления»? Быть может, члены правления и испытывают по поводу его ухода глубокое сожаление, да что толку? Фактически причина его ухода та, что при так называемой «перетасовке кадров» он выпал из тележки. Знаете, чем отличается наш нижний этаж от верхних? Там воюют за то, чтобы получать не минимум (двести тысяч в месяц), а максимум (два миллиона), не считая представительских, особых премий (нередко в твердой валюте), гонораров за консультации. У нас же можно выколотить еще тридцать или сорок процентов в месяц — увеличить оклад с девяноста до ста, ста двадцати, ста тридцати, ста тридцати восьми тысяч лир плюс тринадцатый месяц… Ну, а кроме денег, что нас держит? Чувство долга, преданность… Кому? Тем, кто нами пользуется, пока мы в приличной форме? Или забота о прогрессе, о движении вперед? Но в каком направлении? К какой цели? И совпадает ли эта цель с моей?