Пропавшие. Тайные преступления сектантов в СССР - Лев Сергеевич Овалов

— лаз устроен в большой комнате и прикрыт листом линолеума. Раиса забиралась в гардероб. Таню прятали в какую-то пристроечку, где хранились доски и разный хозяйственный скарб.

Потом Таня заметила, что иноки не слишком опасались посетителей, скорее, те боялись, чтобы кто-нибудь не заметил их появления. После одного из таких посещений Таня увидела в комнатушке, где ночевала с Раисой, целый ворох шерстяных дамских кофточек. В другой раз у киота лежала связка хлорвиниловых плащей. Нетрудно было сообразить, что Павлуша не только благодетель, но и спекулянт. Иноки смотрели на это сквозь пальцы, а когда Таня высказалась перед Раисой: «Что же это за христианин? Восьмая заповедь говорит «не укради», а Павлушины махинации весьма близки к воровству», — Раиса так на нее цыкнула, что Таня сразу прикусила язык.

— В антихристовом государстве заповедь преступить не грех.

Позже, вечером, после молитвы, Раиса воспитывала свою подопечную:

— Проклят и окаянен, иже не стяжа послушания. Три подвига драгоценны перед богом: когда человек принимает свои несчастья с благодарением, когда старается, чтобы дела его были чисты перед богом, и когда отказывается от всех желаний и пребывает в послушании своему духовному отцу.

— А Павлуша при чем? — осмелилась спросить Таня. — Он государство обкрадывает.

— Я поясняла уже, против сатанинского государства можно нарушить… Твое дело — не видеть, не слышать, не понимать и только полагаться на своих духовных наставников. Грех не на тебе, а на том, кто разрешил. Твое дело — повиноваться, без повиновения никому не спастись… — Раиса угрожающе помотала своей змеиной головкой. — А за то, что не поимела терпения, ибо несть долготерпелив и тайны не терпит хранити, отбей пятьдесят поклонов, ибо тот в смирении выше, кто с первого слова падает ниц и принимает на себя всяческую клевету.

Не поняла Таня смысла этих речей, но в глубине души ей стало как-то нехорошо от этих недобрых слов. «Сатанинское государство…» Ведь это о нас, о нашей стране…

Смутные мысли роились в Таниной голове, но она не посмела возразить, отбила поклоны и в изнеможении повалилась на свою подстилку, твердя себе в утешение, что христианское смирение в том и заключается, чтобы стать безропотной рабой своих строгих наставников.

…Как-то к вечеру в каморку пришла Раиса.

— Подай документы! — приказывает она Тане.

Та не сразу понимает.

— Документы…

Таня достает из рюкзака паспорт, билеты всяких добровольных обществ, нерешительно держит их двумя пальцами.

— Понимаешь, что носила антихристовы печати?

— Понимаю.

— Рви!

Таня неуверенно раздирает паспорт по корешку. Хоть она и бесповоротно решила уйти в странство, ей почему-то жаль свои документы…

— Рви, рви, — торопит Раиса. — На мелкие кусочки!

Отступать некуда, теперь она в их руках, попробуй не подчинись, они еще, чего доброго, так ее осрамят… И Таня рвет, рвет…

— Теперь пойдем.

Раиса ведет Таню на кухню, там топится печь.

— Бросай! — приказывает Раиса…

Таня сама совершает аутодафе, собственными руками сжигает Таню Сухареву. Вспыхнули обрывки бумаги, и… нет уже Тани Сухаревой, все дым, тлен, мираж, есть только неразумная девушка, бегущая от самой себя.

Потом Раиса ведет Таню к Елпидифору.

Он сидит на тахте в большой комнате.

Таня отдала ему поклон, опустила глаза, села на краешек стула.

Старец пригладил бороду, пытливо взглянул на Таню:

— Так как, не раздумала?

Елпидифор куда добрее Раисы. Что-то участливое прозвучало в его вопросе, за восемьдесят лет странства он познал сколь труден путь, на который вступала девушка. Отказаться от молодости, отказаться от всех земных радостей, год от году стариться лишь и стариться…

— Готова ли к подвигу?

Таня сердито посмотрела на Раису, нечего той сверлить ее своими острыми глазками, Таня не слабее, у нее хватит сил превозмочь все на свете.

Но ответить так и не успела. В комнату ворвался Павлуша. На нем лица нет.

— Милиция!

Сразу же возник общий переполох. Но так могло показаться только с первого взгляда. Эти люди привычны к переполохам.

Елпидифор спокойно идет прочь, Раиса хватает Таню за руку, влечет за собой…

Позже Таня подивилась, как быстро они сумели собраться.

Еще тренькал звонок, как Елпидифор, Раиса, Таня и чернобородый инок — Таня уже знала, что зовут его Никодим, — очутились во дворе, за сараем. Иноки в пальто, в шапках; Раиса не только сама успела одеться, но и Тане помогла на ходу накинуть пальто.

На улице смеркалось. Постройки тонут во мраке. Звонка не слышно. Должно быть, Павлуша уже отпер дверь. Все четверо сбились кучкой в закоулке между сараем и забором. Таня не понимает для чего, но вдруг Елпидифор нырнул в какую-то щель, а за ним и Раиса с Таней. Оказывается, в заборе есть еще одна неприметная калитка.

Прямо против дома синеет милицейская машина. Беглецы рванулись в сторону, быстро засеменили по переулку.

Шли молча, без слов понимали — нужно поскорее добраться до угла.

И вдруг Таня слышит свое имя…

Кричит Юра! Все настойчивее, все громче!

Но Раиса точно клещами вцепилась в Танину руку.

— Таня!!!

Таня лишь повернула голову, но прежде, чем Юру, увидела Никодима, видела, как Никодим вынул из кармана какой-то предмет, не разобрала, что за предмет, но почему-то ей почудилось, что это — орудие убийства.

Тогда она перевела взгляд на Юру, он бежал изо всех сил, она различала его, несмотря на темноту.

Раиса влекла Таню вперед, и Таня боялась крикнуть, только поднесла палец к губам, давая Юре понять, что им невозможно поговорить. Однако Раиса тут же потянула ее за угол, а Никодим, к ужасу Тани, остановился.

И вот Раиса с Таней уже свернули. Никто их больше не догоняет, на улице тихо, в окнах ни огонька, и лишь вдали тускло мерцает уличный фонарь.

Елпидифор и Раиса идут уверенно, знают, куда свернуть, все им здесь, должно быть, знакомо.

Доходят до железнодорожной станции, садятся в электричку, через десять минут вылезают на Савеловском вокзале и пешком идут по ночной просторной Москве.

На мгновение у Тани мелькает мысль… Вернуться? Даже не мысль, а какое-то смутное ощущение. Но она тотчас подавляет минутную слабость. Стыдно. Что она скажет маме? И, еще хуже, что скажет в школе? Будут расспрашивать. Осуждать. Исключат из комсомола… Нет уж, раз пошла, так иди!

Должно быть, Москва никогда не спит. Только ночью она какая-то необычная. Точно Таня попала в театр. Дома, заборы, деревья представляются бесконечными декорациями.

Иноки идут по Москве так же уверенно, как в Бескудникове. Петляют переулками, минуют скверы, пересекают улицы. Никто не обращает на них внимания. Откуда-то со стороны Каланчевки выходят к Ярославскому вокзалу.

Здесь, как и днем, всюду