Евангелие от Робеспьера - Анатолий Гладилин

Он все помнит, но, господи, как давно это было! Где его товарищи, с которыми он рука об руку отстаивал революцию? Иных уже нет, а другие в стане врагов. Из всех известных деятелей Учредительного собрания он остался один. Он возглавил Якобинский клуб, и все давно признали, что Робеспьер и якобинцы – единое целое.

Время подтвердило правильность политики якобинцев, но, странное дело, чем яснее становится правота якобинцев, тем больше число их недоброжелателей.

Сначала говорили, что Гора – сборище мятежников, теперь называют их агитаторами и анархистами. Лафайет и его сообщники не успели тогда разделаться с ними. Надо надеяться, что его преемники будут не менее милосердны? Те, против кого выступали якобинцы, «великие друзья мира, знаменитые защитники законов», были потом объявлены изменниками отечества, но монтаньяры от этого ничего пока не выиграли.

Напрасно он протягивал жирондистам руку дружбы – в ответ получал только плевки, презрение и удары из-за угла. Все больше он убеждается в упрямстве и коварстве многочисленных врагов. Им безразличны интересы Франции, они только ждут момента, чтобы нас уничтожить.

Неужели прав Марат? Неужели мы слишком добры?

Мы изгнали роялистов, мы разоблачили фельянов, мы казнили деспота, но каждая наша победа приносит тысячи новых несчастий.

Он думал, что с весной придет успокоение, но вот наступил март, а положение стало еще более критическим. И самое главное, волнуется Париж. Доблестные парижане, всегдашние наши верные союзники, теперь подстрекаемые агитаторами «бешеных», намерены поднять новое восстание, восстание против Конвента. Но если свергнут Конвент, что будет с Францией?

Вчера он и Билло-Варен были в одной из секций. Они рассказали, какие опасности грозят отечеству, описали печальное положение французских солдат в Бельгии и заклинали патриотов поспешить к границам. Они заверили, что Конвент позаботится о семьях сражающихся и сделает все, чтобы подавить внутренних врагов.

Одними словами граждан не накормишь. По декрету Конвента хлеб продается парижанам по пониженной цене, но его скупают жители окрестных деревень, в булочных – огромные очереди.

– О, великое Провидение, если ты избрало меня своим орудием, дай мне сил, подскажи мне, что делать дальше? Я очень устал от революции. Я болен. Никогда еще отечество не было в большей опасности, и я сомневаюсь, чтобы оно выпуталось из нее!

Вероятно, все-таки в город пришла весна. Ты это чувствуешь поздно вечером, когда, пожелав спокойной ночи семейству Дюпле, запираешься в своей комнате и начинаешь работать. Очень болят глаза, так болят, что не помогают две пары очков. Тусклое пламя свечи режет, обжигает глаза, приходится отложить недописанные листы, задуть свечу. Ты открываешь окно, комнату заполняет запах свежей стружки. И вот с этим запахом у тебя связано ощущение весны.

Где-то зеленеет трава, скоро зацветут каштаны. Говорят, что в Париже зарегистрировано необычайно большое количество браков. Значит, в садах и в парках, в укромных аллейках и в беседках встречаются влюбленные. Говорят, что женщины щеголяют своими новыми нарядами. Новая мода – римские или греческие одеяния – платье плотно облегает тело, обнажены руки и плечи. Говорят, что публика съезжается на концерты послушать, как Фодор играет свое попурри «Сыновья любовь» или как Лампарелли исполняет разные вариации. И франты в расшитых золотом куртках расхаживают по вечерним улицам в ожидании случайных завлекательных знакомств. Знаменитые депутаты, устав от дневных забот, устраивают интимные ужины в обществе юных танцовщиц. Ох, уж эти мне патриоты! Стоит им добиться власти, как они тут же переезжают в особняк и заводят лакеев и любовниц.

И может, сейчас, когда он стоит у окна и смотрит на темный двор, там в нижней комнате Элеонор Дюпле лежит с раскрытыми глазами и думает о нем. Девушка бесспорно достойная и красивая. Как ни занят Робеспьер своими делами, как ни редко он видит Элеонор, – он знает, что она его любит. Но как объяснить ей, что ему не тридцать пять лет, что последние четыре года можно смело засчитывать каждый за десять, что он – выжатый борьбой, изнуренный семидесятипятилетний старик!

Неужели нормальная человеческая жизнь навсегда закрыта для него? Неужели ему предназначено судьбой и дальше получать одни лишь удары и оскорбления?

Все знают, что он единственный отстаивал дело народа в Учредительном собрании. Он единственный выступил против войны и оказался прав. Да мало ли у него заслуг, которые должны, обязаны признавать те люди, что на словах искренне заинтересованы в счастье Франции!

Когда ругают враги – это понятно и почетно. Но когда против тебя свои, как будто друзья, это обидно, это непонятно.

«Робеспьер – политический шарлатан, который льстит предрассудкам народа». Неужели Жансоне действительно так думает? Или это сказано в пылу спора?

Сейчас ночь. Надо лечь, надо закрыть глаза. Хоть немного отдохнуть. Но он знает, что тотчас же в голове будут звучать слова Кондорсе. Он хочет забыть их, но они возникают из темноты, пляшут перед глазами: «Он создает себе свиту из женщин и людей со слабой головой. Он с важностью принимает от них обожание и почести». И это говорит Кондорсе, человек, перед которым Робеспьер преклонялся в молодости. Можно представить себе, как смеются, как издеваются над Робеспьером те хлыщи, те надутые политические болваны, которые собираются за роскошным ужином у Манон Ролан. Робеспьер – неизменный персонаж их анекдотов.

Болтуны и шарлатаны, в голове которых так и не побывало ни одной самостоятельной мысли, певцы с чужого голоса, они сравнивают Робеспьера с гусем Капитолия…

За что такое озлобление, такая несправедливость? Значит, они никогда не были союзниками. Они всегда были врагами, и лишь теперь, почувствовав свою силу, перестали маскироваться. Тогда с ними нельзя церемониться. Их надо давить!

Спокойно, нельзя личные счеты примешивать к политике. Может, они добрые патриоты, но ошибаются. Тогда надо разубедить их. Может, им просто нравится смеяться над Робеспьером, ну, допустим, это их человеческая слабость (каждый развлекается, как хочет)… Но Робеспьер ведь тоже человек!

Утром он стоит перед зеркалом. Оно бесстрастно показывает ему маленького худого человека с бледным, смертельно усталым лицом. Но этого человека знает только зеркало.

И поэтому он тщательно разглаживает парик. И поэтому он накладывает толстый слой пудры. И поэтому глаза его сами собой становятся холодными и презрительными.

И он застегивает фрак на все пуговицы.

Уже стало привычно, что их имена склоняются вместе – Дантон, Марат и Робеспьер. Нечто вроде святой троицы, на которую буквально молятся все патриоты Парижа.

Но не так просты отношения между этими тремя.

Робеспьер привык чувствовать себя как бы связующим звеном между ними. Дантон – удивительный человек, он внушает симпатию решительно всем, и только уж совсем оголтелые представители Жиронды, которые ради удовлетворения своего честолюбия готовы сжечь всю Францию, ненавидят его.

Робеспьер в чем-то по-настоящему завидует Дантону. Да, Робеспьеру верят, Робеспьера беспрекословно слушаются якобинцы, Робеспьер – самый влиятельный человек среди монтаньяров. Но вот такой личной симпатии, которую испытывают его товарищи к Дантону, сам Робеспьер вызвать не может. Что ж, чего не дано, того не дано. И поэтому Робеспьер всегда охотно принимает приглашение Дантона вместе отобедать или провести вечер. Дантон любит шутить, его приятно слушать. Много бы дал Робеспьер за то, чтобы стать первым другом Дантона. Он поймал себя на мысли, что ему неприятно видеть Дантона в обществе Камилла Демулена или Фабра д'Эглантина. Ревность? Когда умерла Габриэль, жена Дантона, Робеспьер написал ему письмо: «Если в том несчастье, которое одно способно потрясти душу такого человека, как ты, уверенность в сердечной преданности друга может принести тебе утешение, ты найдешь его во мне. Я люблю тебя больше, чем когда-либо, и буду любить до самой смерти. В эти минуты я нераздельно с тобой». Но все же вот эта всеобщая любовь к Дантону вызывала у Робеспьера опасения. Уж очень Дантон добр. Уж очень жирондисты обхаживают его. Поэтому день 1 апреля был истинным праздником для Робеспьера. В то утро жирондист Ласурс напал на Дантона. Он обвинил его в погоне за популярностью, в том, что Дантон ловко раздувал грозящую отечеству опасность и пугал Конвент новым восстанием народа. Он обвинял Дантона в дружбе с Дюмурье.

Робеспьер видел, что Дантон сидит неподвижно, но губы его кривятся в презрительной усмешке, а глаза приобретают жесткий блеск. И Робеспьер понял, что сейчас произойдет окончательный разрыв Дантона с Жирондой.

Дантон сразу потребовал слова. Обращаясь к монтаньярам, он извинился перед ними за то, что не был достаточно последователен, что пытался искать соглашения с правыми. Дантон сказал: