Евангелие от Робеспьера - Анатолий Гладилин

Иронии и сарказма у жирондистов хватало.

Жансоне утверждал, что если якобинцы и помогли спасению общества, то они сделали это по инстинкту, как гуси Капитолия. Но ведь римский народ из признательности к такого рода освободителям не провозгласил их диктаторами или консулами, не признал их высшими распорядителями своих судеб. И покружив таким образом вокруг Робеспьера, Жансоне обрушивался непосредственно на него: «Робеспьер – политический шарлатан, который льстит предрассудкам народа».

Кондорсе, этот пожилой степенный философ, наносил Робеспьеру удар ниже пояса: «Он создает себе свиту из женщин и людей со слабой головой. Он с важностью принимает от них обожание и почести; он прячется перед опасностью и появляется вновь, когда опасность уже миновала. Робеспьер – это жрец, и всегда останется только им».

Стоит ли упоминать о Бриссо, Гаде, Барбару и прочих, более темпераментных и резких ораторах?

Чем же объяснить столь повышенное внимание к Робеспьеру? Объяснение простое. Жиронда понимала, что только Робеспьер мог своей железной логикой убедить общественное мнение страны в том, что казнь Людовика XVI необходима и неизбежна.

И действительно, именно Робеспьер развил теорию Сен-Жюста и, подав ее в новом освещении, поставил Конвент перед необходимостью решить: «Или Людовик виновен, или революция не может быть оправдана».

Это была его первая речь по поводу суда над королем. Правда, суд все равно состоялся. И на суде, как и следовало ожидать, король сделал все от него зависящее, чтобы восстановить против себя Конвент и тех сомневающихся, которые до суда еще относились к Людовику с жалостью или сочувствием.

Но, пожалуй, все усилия короля были напрасны, потому что, как сказал жирондист Гора, первая речь Робеспьера «склонила весы национального правосудия на сторону смерти».

А когда после суда Жиронда предприняла последнюю попытку спасти короля и выдвинула «демократический» лозунг – передать вопрос о жизни и смерти Людовика XVI на обсуждение народа, только Робеспьер смог доказать контрреволюционность этой затеи.

– Что вы разумеете под словом «народ»? – говорил Робеспьер в своей второй речи, посвященной суду над королем. – Большинство без исключения из него многочисленной, наиболее обездоленной и наиболее чистой части общества, той части, которую угнетают все преступления эгоизма и тирании?.. Но это большинство не может быть на ваших политических сходках, когда оно находится в своих мастерских… Если бы у народа было время собираться для разбирательства судебных дел и решения государственных вопросов, он бы не вверял заботу о своих интересах вам. Лучший способ засвидетельствовать ему вашу верность, – это издавать справедливые законы, а не создавать ему междоусобную борьбу.

Однако «болото» прислушивается к жирондистам. Большинство депутатов против казни. И Робеспьер делает неожиданный поворот. Он утверждает: «Меньшинство всюду имеет одно вечное право – право провозглашать истину или то, что оно считает истиной. Добродетель всегда была на земле в меньшинстве».

Кажется, эта мысль противоречит прежним высказываниям Робеспьера. Но так диктует революция. И Робеспьер побеждает. Общественное мнение Франции склоняется на его сторону, и именно оно, мнение всей страны, представленное в Конвенте трибунами санкюлотов, заставляет колеблющихся и осторожных депутатов Конвента приговорить к смерти Людовика XVI.

Не в задачах этой книги анализировать, какое значение имела казнь короля в судьбе Франции. Можно ограничиться высказыванием одного из современников: «Только после того, как Людовик XVI был гильотинирован, французский крестьянин поверил, что революция победила».

Глава XI. Хроника революции

Герои французской революции были весьма далеки от того, чтобы искать источник социальных недостатков в принципе государства, – они, наоборот, в социальных недостатках видели источник политических неустройств. Так, Робеспьер в большой нищете и большом богатстве видел только препятствие для чистой демократии.

Итак, король свергнут. Повержены конституционалисты. В Конвенте заседают революционеры, каждый из которых желает счастья Франции. Ну, кажется, сейчас время пожинать плоды победы.

Но какой же злой рок тяготел над революцией? Почему партии, объединенными усилиями низвергнувшие деспотизм, спустя пару месяцев сошлись в рукопашной схватке не на жизнь, а на смерть?

Может, все дело в личной неприязни? Жирондисты ненавидели Марата, а монтаньяры не любили Гаде, Бриссо, Вернио и компанию за то, что те своими саркастическими высказываниями больно задевали их самолюбие? Жирондисты обижались на непочтительные высказывания о «гении и знамени» их партии госпоже Ролан и, как истинные джентльмены, заступались за нее, а очаровательная мадам Ролан, в свою очередь, не могла спокойно видеть бандитскую физиономию Дантона и слышать скабрезные намеки Эбера? И все-таки странно предполагать, что борьба между Горой и Жирондой, потрясшая всю страну, велась потому, что одни депутаты не внушили симпатии и доверия другим.

Может, все дело в том, что обе партии стремились к власти? На первый взгляд кажется, что только это и разделяло враждующие стороны. Ведь их программы вроде бы совпадали, и до апреля 1793 года и жирондисты и монтаньяры обвиняли друг друга и одних и тех же грехах:

– в роялизме (потом, правда, пошли уточнения. Монтаньяры уверяли, что Жиронда хочет восстановить власть Бурбонов, а жирондисты – что монтаньяры хотят отдать корону Орлеанской династии);

– в попытках захватить власть и установить диктатуру;

– в сентябрьских убийствах;

– в связях с эмиграцией и монархической коалицией (упрек Гаде, брошенный Робеспьеру: «Ты-то и есть сообщник принца Кобургского»);

– в поражениях на фронтах;

– в сообщничестве с Дюмурье (любопытно, что последнее обвинение особенно рьяно якобинцы возводили на жирондистов, но потом, когда жирондисты выступили с предложением отозвать Дюмурье, на его защиту встал… Робеспьер, который заявил, что эта мера может привести к развалу в армии. Потом, но времена террора, это обвинение падало на тех, кто только шапочно был знаком с изменником-генералом).

И, пожалуй, самым популярным, так сказать, дежурным «разоблачением» была связь с Англией и с агентами Питта. Случалось, в один и тот же день враждующие партии утверждали, что их противники подкуплены англичанами, а в марте 93-го года монтаньяры и жирондисты объединились и объявили сторонниками Питта… «бешеных».

Одинакова была и терминология ораторов. Своих сторонников они величали «истинными друзьями народа», «честными республиканцами», противников обзывали роялистами, ворами, агентами Питта и т. д. (Эта традиция сохранилась и впоследствии. До термидора «чудовищами» называли жирондистов. После термидора – Робеспьера, Сен-Жюста и прочих видных монтаньяров.)

Высказывания ораторов по поводу свободы печати, смертной казни, парламентской неприкосновенности менялись в зависимости от того, на какой ступени власти находились их партии.

Жирондисты предали суду Марата, а когда их самих привлекли к суду, они закричали о нарушении конституции. Жирондисты пытались закрыть газеты Марата и Эбера, а когда, в свою очередь, монтаньяры прикрыли газету Бриссо, жирондисты обвинили их в зажиме демократии. Соответственно, вспомним высказывания Робеспьера в различные периоды о смертной казни, о свободе печати и так далее.

Кутон свою деятельность в Конвенте начал с того, что предложил предать смертной казни тех, кто высказался за диктатуру триумвирата (призрак триумвирата почему-то особенно пугал патриотов: мы помним триумвират Барнава. В данном случае имелись в виду Дантон, Марат и Робеспьер), но кончил он тем, что в 94-м году сам составил вместе с Сен-Жюстом и Робеспьером триумвират, который фактически обладал диктаторскими полномочиями.

Всю зиму и весну 93-го года левая сторона Конвента отчаянно вопила о тирании правой, а правая выражала негодование тиранией трибун.

Но не только жирондисты и монтаньяры отличались таким непостоянством. «Бешеные» выступали яростными сторонниками террора. Когда же лидеры «бешеных» сами попали под суд, они стали усиленно проповедовать милосердие.

Весьма своеобразно отношение партий к народному представительству. Якобинцы, которые всегда ратовали за верховную власть народа, впоследствии ликвидировали выборность в секциях и назначали туда своих чиновников. Но эта метаморфоза произошла уже в 94-м году. Жирондисты подобную эволюцию проделали значительно быстрее. Если зимой 93-го года они обвиняли Конвент в том, что депутаты не являются истинными представителями масс, и требовали первичных сходок, замены депутатов их заместителями и вообще перевыборов (и все это якобы только в интересах демократии), то весной их настроение резко изменилось. Вот известное высказывание Бюзо о народных депутациях: «Я чувствовал, до какой степени было необходимо терпение; но я был тысячу раз готов прострелить морена некоторых из этих чудовищ. Боже мой, что это была за депутация! Казалось, что из всех сточных ям Парижа и больших городов было собрано все самое грязное, мерзкое и смрадное. С отвратительными, покрытыми грязью лицами черного или медно-красного цвета, над которыми возвышалась копна жирных волос, глубоко сидящими во впадинах глазами, они испускали вместе со своим смрадным дыханием самые грубые ругательства, сопровождаемые пронзительными криками плотоядных животных».