Мы — разведка. Документальная повесть - Иван Бородулин

Выбираемся из окопа и мы. Бежим следом и через минуту догоняем ребят. Они, поочередно меняясь, тащат немца на спине. Со стороны окопов — ни одного выстрела. Видимо, исчезновение часового еще не обнаружено, а его очередь из автомата осталась без внимания. Мало ли стреляют на войне?

Пурга начинала стихать, и, отойдя примерно с полкилометра, мы остановились передохнуть. «Язык» мешком лежал на снегу и почти не подавал признаков жизни.

Кто-то из нас, кажется Крылов, обеспокоенно откинул с головы фрица капюшон маскировочного халата и зло, с какой-то болью в голосе, выругался. Мы подскочили и обомлели, на шапке-ушанке сидела красная звездочка. Наклонившись над неподвижным телом, мы не могли глянуть друг другу в глаза, ибо поняли, что взяли своего.

Бессилие и злость, обида, чувство непоправимой и страшной беды — все это чередовалось в душе. Как же мы могли так тяжело ошибиться?

Но что-то надо делать? Мы подняли бесчувственное тело солдата и почти бегом понесли туда, откуда две минуты назад убегали.

Через час мы сдали «пленного» в санитарную часть второго батальона и не уходили до тех пор, пока врач не осмотрел солдата. Врач сказал, что ножевая рана, нанесенная солдату, смертельна и он вряд ли выживет.

Ножевая рана? Откуда? Я считал, что солдата кто-то из наших ребят стукнул по голове, чтоб не кричал. И вдруг ножевая рана?

— Это я его, — опустил голову Дима Иванов.

Что же выяснилось? Когда я свалился от удара прикладом, уставший за ночь Иванов, будучи не в силах справиться с часовым, пырнул его ножом. Сама рана была неглубокой, но, к сожалению, нож задел сонную артерию.

Как мы узнали, в санчасти солдат к вечеру пришел в чувство и перед смертью успел дать следователю показания, которые как-то оправдывали наши действия. Он сказал, что из-за сильной метели наблюдения не вел, прятался на дне траншеи, думал, что немцы в такую ночь не пойдут. Во всем виноват он сам, так как допустил на посту беспечность.

Тем не менее особый отдел полка взялся за расследование по всем правилам. Я понимал важность этого дела — такое ЧП случается не часто, но в то же время боялся, что майор Минутка станет сводить личные счеты. Ведь, если подходить формально, вины за убийство своего солдата вполне хватало, чтобы отправиться в штрафную роту.

Майор допрашивал меня дотошно и, как мне казалось, с некоторым злорадством, хотя другие офицеры полка искренне сочувствовали нашей беде. Показания наших разведчиков из группы захвата, рассказавших, как было дело, Минутка не особенно принимал во внимание, считая, что дружеские отношения не позволяют им быть объективными. И вся вина, естественно, ложилась на командира группы. А им был я. Спасли меня показания политрука роты, в которой служил погибший солдат.

Выяснилось, что политрук всего за несколько минут до нашего появления прошел по траншее и предупредил всех, кто стоял на посту, о том, что надо в такую погоду удвоить бдительность. Получил такое предупреждение и наш «пленный», но, пропустив политрука, опять сел на дно траншеи и задремал.

Следствие закончилось суровыми мерами. Командир второго батальона капитан Воробьев был понижен в должности, а командира роты военный трибунал отправил на три месяца в офицерский штрафной батальон на высоту Тюрпек. Все остальные, причастные к этому делу, в том числе и наша группа, отделались нервотрепкой. Однако моральное состояние разведчиков после этого рокового случая было подавленным. Мы ходили как потерянные, занимались с полным безразличием, раздражались по каждому пустяку и вообще, как заметили девчата-снайперы, глядели серыми волками.

Неожиданно взвод получил приказ — в полном составе отправиться в дивизионный дом отдыха, который располагался при медсанбате дивизии в двенадцати километрах от нашего Шпиля. Эта новость ошеломила. Мы ждали наказания, а тут в дом отдыха на десять дней! За какие же такие подвиги? Эти вопросы мучили ребят всю дорогу, пока мы шли на лыжах к дому отдыха. Там наши душевные мучения усилились еще больше. Нас разместили, в уютных финских домиках. Кровати были заправлены белоснежными простынями, деревянный пол чисто вымыт, мы сидели на стульях. В столовой все подавали в тарелочках, в стаканах. Мы ели борщ, пили кофе с молоком, тогда как в полку все службы из-за снежных заносов довольствовались на завтрак половинкой сухаря.

Все это — непривычная чистота и благополучие, бытовые мелочи, внимание дежурных сестер — в другое время сделало бы нас счастливыми, но сейчас попросту угнетало.

Под вечер, не найдя утешения в шахматах и книгах, все собрались в одном из домиков. Долго молчали, не решаясь высказать то, что было на душе. Наконец, Ромахин не выдержал:

— Слушай, Дудочка, — сказал он, обращаясь к Петру Гришкину, — тебе не кажется, что мы здесь едим не свой хлеб?

И вдруг заговорили все сразу, как это бывает иногда на колхозном собрании, когда каждый кричит свое, не обращая внимания на соседа.

— Хватит манной кашки!

— Отдохнули!

— Домой надо подаваться!

Решение было быстрым и единодушным.

На сборы понадобилось меньше тридцати минут. Мы объявили дежурной сестре, что уходим в полк.

— Почему? — удивилась та.

— Да так, знаете, не понравилось у вас: удобств мало и моря нет, как в Гаграх.

— Хоть бы до ужина остались! — растерянно засуетилась сестра, — На ужин сегодня компот натуральный клюквенный…

— Рады бы, — в том же серьезном ключе продолжал Серов, хотя в глазах его прыгали бесенята, — но и шамовка у вас не того, бедновата. Нам бы рябчиков с устрицами.

Сестра, по-моему, так и не поняла шутки. Попрощалась она сухо, не скрывая обиды.

Обратный путь к Шпилю прошли быстро и сразу собрались в «кают-компании». Придумать убедительное оправдание своему поступку мы не успели — пришел капитан Терещенко. Он хмуро осведомился:

— Почему здесь?

Объяснить самовольный уход из дома отдыха было нечем, и мы в несколько голосов стали просить капитана разрешить взводу поиск с захватом «языка».

— Та-ак, — протянул Терещенко, — значит, отдохнули?

— Отдохнули, товарищ гвардии капитан! — отрапортовал Ромахин.

— Ну-ну, — буркнул начальник разведки и вышел. Надо было чем-то заняться, и мы принялись чистить оружие с таким старанием, будто бы оно за истекшие сутки покрылось тройным слоем грязи и ржавчины.

К вечеру в землянку пришел замполит полка майор Рябич. Он курил с нами, интересовался настроением, спрашивал, что пишут из дому, а под конец сказал, что нам разрешат поиск, причем в самое ближайшее время, и что он лично уверен в успехе.

Поддержка майора Рябича очень обрадовала нас и подняла настроение.

Утром Терещенко объявил, что командование полка разрешает провести поиск для захвата пленного, но сегодня ночью на учебном занятии, приближенном к боевой обстановке, разведчики должны показать свои способности командиру полка.

Весь день готовились, а вечером вышли к маленькому озерцу, за которым стояла небольшая сопка. Мы знали — на ней сидят капитан Терещенко, подполковник Пасько и смотрят во все глаза. Сумеем ли мы подойти к высоте незамеченными на расстояние в 50 метров, как определялось условиями? Ромахин, Верьялов, Иванов, Гришкин и я должны были пересечь озеро и подобраться к условным траншеям противника. Время операции ограничивалось.

Начали движение не по озеру, а в обход двумя группами — мы с Ромахиным справа, остальные слева. Ползли быстро, но осторожно. «Противник» все время светил ракетами, но мы пока не видели красной ракеты, которая объявила бы, что обнаружены. Через полтора часа достигли подножья высоты и, растянувшись в цепочку, начали осторожно по глубокому снегу приближаться к «траншее», где находились часовые. Кончилось занятие тем, что подполковник был сбит с ног, а капитан дал красную ракету, уже падая на снег в объятиях Ромахина.

Довольные, мы разошлись по землянкам и спали куда спокойнее и крепче, чем в доме отдыха.

На другой день в новых хрустящих маскировочных костюмах и снаряженные по всем правилам разведки, получив кучу теплых напутственных слов и добрых советов, мы вышли на нейтральную полосу в районе высоты Орлиное гнездо.

Падал легкий снежок, лыжи бежали ходко, и мы быстро добрались через озеро на островок.

Отдых позволили себе недолгий, с десяток минут, простились с разведчиками из группы прикрытия и, съехав на лед озера, пошли к обороне противника. Время от времени останавливались и вслушивались в темноту.

Всего двадцать минут потребовалось, чтобы преодолеть 600 метров пути по озеру и достигнуть подножья высоты 168.

Хлопья снега, густые и липкие, падают почти отвесно. Мы осторожно продвигаемся вперед на коленях, все время ощупывая или разгребая руками снег — боимся наскочить на мину или фугас. По нашим расчетам, до проволочных заграждений осталось метров сто, когда снегопад вдруг поредел и мы прямо перед собой, метрах в пяти, не больше, увидели выложенную полукругом снежную стенку, а за ней две приплясывающие головы. Разведчики привыкли соображать быстро. Мы с Ромахиным разом вскакиваем и летим к окопу. Немцы от неожиданности совсем обалдели. Один из них выскочил из-за стенки и, расставив руки, словно собираясь ловить кур, закричал по-русски: — Куда, куда, куда?