Развод. Моя (не) желанная - Лада Зорина

заёрзала у него на руках, но добилась только того, что он прижал меня к себе сильнее, будто кто-то пытался меня у него отобрать.

А ещё Громов проигнорировал софу. Он подошёл к постели и опустил меня на неё, тем самым давая понять, что думает о моей инициативе.

Но мне тут же, очень не к месту, припомнилось, откуда он так поздно прибыл.

Я отодвинулась от него, сползла с кровати, отчего-то вообразив, что он надумает тут же улечься рядом.

Это при том что Громов ещё даже пиджака не успел с себя снять.

— Далеко направилась? — услышала за собой насмешливое и ещё больше разозлилась.

— В душ, — я на ходу сцапала из кресла аккуратно сложенную там пижаму и потопала из спальни.

Побыстрее бы смыть с себя все ощущения от прикосновения его рук. Он же этими самыми руками пару часов назад свою Илону лапал. Или ещё кого-нибудь! От этого любителя «активного отдыха» можно чего угодно ожидать.

В душевой я проторчала чёрт знает сколько времени, трусливо уповая на то, что к тому времени, когда я оттуда выберусь, Громов просто-напросто заснёт.

И я почти поверила в это, когда высушив волосы и переодевшись, решилась-таки вернуться в спальню.

Там теперь горела только осветительная панель над кроватью, и в сумерках я прокралась к застеленной свежим постельным спасительной софе. Скинула тапочки и юркнула под одеяло.

Спустя минуту Громов прошёл мимо меня и на ходу совершенно будничным тоном отметил:

— Если я вернусь из душа в пустую постель, пеняй на себя. У тебя есть двадцать минут на то, чтобы переехать.

Я взвилась из-под одеяла:

— Громов, что ещё за приказы? Никуда я не…

— Двадцать. Минут, — отрезал супруг и скрылся в дверях, оставив меня полыхать от негодования.

Да что ещё за детский сад-то такой?

Но глаза мои невольно скользнули по циферблату стоявшего на прикроватной тумбочке будильника.

Он делает это намеренно. Права качает. Хочет напомнить, кто в доме хозяин. Хорош хозяин, в чужих постелях кувыркающийся!

Но прошло ещё десять минут, шум воды в душевой стих, и меня будто подбросило с жёсткой софы.

Ну вот что я за дура? Зачем я ведусь на его замашки деспота и угрозы?

Выругавшись себе под нос, я снова сунула ноги в тапки и перебралась на большую постель, улеглась на самом краю и укрылась с головой одеялом.

Да потому что возражать ему без толку. И потому что угрозы его, как правило, не пустые.

Ну покочевряжусь я, ну повозражаю. В итоге-то чем всё закончится?

Он просто сгребёт меня в охапку и без лишних сантиментов передислоцирует.

Как вчера.

Ох ты ж… зря я вчерашнее вспомнила.

Ночные воспоминания безжалостно атаковали меня, заставляя заново переживать всё, от чего я старательно бежала весь сегодняшний день. Притворялась, что ничего из этого не случилось.

Не было ни его настойчивых рук на моём теле, ни его горячих губ, ни творящего невесть что языка, ни…

— Рад, что ты одумалась.

Хрипловатый голос ворвался в мои жаркие мысли, заставив вздрогнуть всем телом.

Ма-а-а-мочки…

— Как будто у меня был выбор, — буркнула я, пытаясь угомонить ошалевшее сердце.

Я слышала, как Громов едва слышно хмыкнул, как опустился на свою половину постели, поставил телефон на зарядку и наконец лёг.

Лёг на максимально далёком от меня расстоянии, будто решил вдруг уважать неприкосновенность моих личных границ.

— У нас у обоих его сейчас нет.

Боже, а как угрюмо-то прозвучало… Вот только это неправда. Это наглая, наглая ложь.

И ради того, чтобы исправить эту несправедливость, я даже выползла из-под одеяла.

— Это у тебя-то выбора нет?

Панель он погасил, поэтому я ориентировалась на его голос, а он не мог видеть моего возмущённого взгляда.

— А откуда бы он у меня взялся?

Не надо, Алина. Не надо этого делать. Промолчи!

— Так это из-за отсутствия выбора ты по чужим постелям мотаешься?

Громов отозвался не сразу, но в темноте я слышала, как едва слышно зашуршала от его движения простыня.

— А тебе кто вообще об этом напел? — в низком голосе звучали удивление и подозрительность.

— Да тебе-то какая разница? — не собиралась я свои контакты сдавать. — Я и без того догадалась бы, в чьей постели ты от своей тяжкой судьбы маешься.

Сердце бухало у меня в ушах, с головой выдавая мою крайнюю степень взволнованности.

И Громов не собирался хоть как-то эту взволнованность погасить.

— Тот же вопрос я адресовал бы тебе, — в голосе Громова проснулись какие-то новые нотки. — Что, Митина, всерьёз хочешь об этом поговорить?

Глава 31

— Не собираюсь я твоих потаскушек обсуждать, — и я почти не кривила душой.

Ведь это же и впрямь бессмысленно. На что мне его амурные похождения? Зачем в них лезть? Супруги-то мы исключительно на бумаге, и все эти клятвы верности — лишь маскировка.

Алина, ты распоследняя балда. Не стоило вообще ничего ему говорить.

Но что толку себя ругать, когда дело уже сделано…

— Почему же? Почему же не пообсуждать, раз у тебя они вызывают такой живой интерес?

— Никакого интереса они у меня не вызывают! Хватит надумывать, Громов.

— Тогда к чему вообще была эта ремарка?

— Вырвалось.

— Ах, ну тогда конечно, — с притворной готовностью пошёл на попятную Громов. — А то я уж было подумал, в тебе ревность взыграла.

Я откинула одеяло и села в постели, уставившись в его сторону разгневанным взглядом:

— Помечтай! Ты считаешь, мне есть хоть какое-то дело до того, кого ты в постель к себе тащишь?

По его движению я поняла, что он тоже поднялся. В темноте прозвучал едва слышный смешок, почти урчание.

Ну конечно, моего липового супруга до предела забавляла вся эта ситуация. Ничего другого я и не ждала.

— Митина, ты хоть понимаешь, что с головой себя выдаёшь? Я уж молчу о том, какой ты мне разнос устроила в первую брачную ночь.

Да что он в меня вцепился-то? Каких ещё признаний от меня ждёт?

— Я, конечно, понимаю, что эго у тебя размером с твой дом, но это уже ни в какие ворота, — бесстрастности моего голоса позавидовал бы кто угодно. — Тогда моей единственной заботой было то, чтобы всё выглядело правдоподобно. Из-за тебя и твоих непомерных аппетитов у нас могли возникнуть проблемы! Кто-нибудь мог узнать и потом разболтать тому же Лисицыну.

— Ну надо же, какая ты всё-таки дальновидная. Всё о деле печёшься, — в голосе Громова вдруг зазвучали по-настоящему жёсткие нотки. — То есть ничего личного, так? Разрешаешь мне и дальше блудить, верно я понимаю?