Борис Годунов. Трагедия о добром царе - Вячеслав Козляков

Смерть Ивана Грозного завершала затянувшееся ученичество Бориса Годунова. Он сумел обратить на себя внимание царя, сделался необходимым советником и участником царских дел. Испытывая, как и все, переменчивость царского нрава, Борис Годунов очень долго не выходил из его ближнего круга. Он прошел путь от рынды царевича Ивана до кравчего и боярина. Думать, что это произошло лишь по причине его свойства с царевичем Федором Ивановичем, было бы заблуждением. Борис Годунов много раз доказывал, что царю был нужен именно он, а никто другой. А для этого он должен был разделить всю «философию» власти, которую насаждал Иван Грозный в последние годы своего правления. Все подданные были у него «в работе», как выражался царь. У Ивана Грозного было право «казнить» их, но и «миловать» тоже (на что меньше обращают внимание). Приближение к царю могло быть наградой, но слишком много имен тех, кто не смог удержаться на долгое время рядом с тираном и пал жертвой царского гнева. Конечно, история редко когда прощает вторжение современных взглядов и нравственных оценок в историческое прошлое. Надо помнить, что у царя Ивана Грозного было свое, извращенное, представление о преступлении и наказании[202]. И те, кто, как Борис Годунов, оказался в ближнем царском кругу, по обязанности принимал всё, что было связано с волей царя.

По одному из известий, Борис Годунов пришелся по нраву царю тем, что умел пустить острое словцо. Будучи, несомненно, человеком выдающегося, хотя и злого, ума, Иван Грозный раздражался при столкновении с глупостью (даже если она маскировалась под обычную робость подданного в царском присутствии). Он не щадил и свое окружение, красноречиво выговаривая всем за совершенные ошибки. Конечно, Грозному с его особым литературным стилем, ярко проявившимся в посланиях и переписке с беглецом князем Андреем Курбским, хотелось опробовать свой дар в присутствии тех, кто это смог бы оценить. Борис Годунов и был одним из таких приближенных, а может, даже и небесталанным подражателем.

Современники (а вслед за ними и историки) порой упрекали Бориса Годунова в том, что он делал карьеру придворного, но не был столь заметен на полях брани: «…во бранех же неискусен бысть: время бо тому не настояше, оруженосию же не зело изящен»[203]. Но, во-первых, это не был только его выбор. В своем присутствии царь Иван мог, да и то не всегда, рассадить всех, как ему хотелось, — но когда речь шла о воеводских назначениях, все упиралось в тончайшие местнические расчеты. Главными воеводами, конечно, должны были быть те, кто представлял первые княжеские и боярские роды. В противном случае начинались споры, чреватые поражениями в битвах. Позднее, как мы увидим, Борис Годунов «реабилитировался» в войнах с крымским царем (хотя и там возникнут вопросы о настоящей или показной храбрости будущего правителя и царя). Во-вторых, очевидно, что, находясь при царе Иване Грозном и пользуясь его доверием, Борис Годунов проходил другую школу — дипломатии и управления. Но свои неоспоримые таланты ему приходилось до поры прятать, чтобы не разыгралась царская ревность.

Говоря о том, что Борис Годунов стремился к власти (что само по себе верно), мы обычно забываем, что за этим должны еще стоять признаваемые окружением способности правителя. Применительно же к средневековой Руси — способности, передаваемые по наследству и обеспеченные необходимым родословным обоснованием. Это и оказалось драмой жизни Бориса Годунова — первого политика, стремившегося к высшей власти, не имея на нее наследственных прав. Борис Годунов умел обращать в свою пользу разные обстоятельства, справился он и с этим. Но остается главный вопрос: имеем ли мы дело с интригой изощренного убийцы, устранявшего одного за другим своих противников (в чем обвиняли Бориса Годунова), или же ученик и политический наследник Ивана Грозного нашел свой путь?

Глава 2

Без Ивана Грозного

Собирание власти

События, происходившие в Москве после смерти Грозного царя, до сих пор неясны историкам. Конечно, легко сказать, что с уходом царя Ивана IV Васильевича закончилась целая историческая эпоха. Однако за этими словами надо еще представить, что чувствовали люди, пережившие времена взятия Казани и учреждения опричнины, свидетели казни митрополита Филиппа, Новгородского погрома и поражения в Ливонской войне. Холопы, оставшиеся без своего хозяина, сироты без отца — все это было. Но и подданные, избывшие тирана, — это тоже справедливое определение. С каждого был свой спрос, а от Бориса Годунова, как от одного из приближенных царя Ивана, ждали, может быть, больше других. Джером Горсей писал, что Грозный даже считал Бориса своим третьим сыном[204]. После трагической гибели царевича Ивана Ивановича во всей своей очевидности встала главная проблема — престолонаследия. Никто не мог стать царем, кроме старшего сына Ивана Грозного. А им в роду московских Рюриковичей остался слабый, болезненный, подверженный влияниям опекунов царь Федор Иванович. Эти опекуны, или «регенты», выбранные Грозным, и должны были определить, куда пойдет дальше страна и сможет ли она выстоять под натиском врагов из Литвы и Крыма. Н. М. Карамзин писал даже о некой «пентархии», «верховной думе», которой было поручено опекать нового царя. Иван Грозный создал такую конструкцию, когда в опекунах царевича Федора Ивановича оказались глава земской Боярской думы князь Иван Федорович Мстиславский, прославленный под Псковом воевода князь Иван Петрович Шуйский, боярин Никита Романович Юрьев, а также Борис Годунов и (или) Богдан Бельский. Впрочем, С. Ф. Платонов сомневался в том, что имелось специальное распоряжение о формировании совета пяти регентов, признавая существование круга ближайшей знати, связанной родством с новым царем. В любом случае именно этим первым сановникам Русского государства предстояло сделать главный выбор между дальнейшим террором, сопряженным с чрезвычайным напряжением сил, или постепенным устройством «земли»[205].

«Курс» Ивана Грозного еще много лет оставался образцом, к которому постоянно возвращались. Это и не удивительно: царь Иван подбирал только преданных людей, принимавших его царскую волю от начала и до конца, можно сказать, до самого донышка. Естественно, что при этом оставались и люди обделенные, униженные царем, отодвинутые им далеко от власти, несмотря на заслуги и свои собственные, и предков. В первые же месяцы правления царя Федора Ивановича произошло столкновение «двора» и «земщины». Борис Годунов и Богдан Бельский были столпами системы «дворового» фаворитизма, созданной Иваном Грозным. Но им приходилось считаться с внятно заявленными интересами родовой аристократии — князей Мстиславских, Шуйских, а также близких родственников царя бояр Романовых. По поводу вхождения Бориса Годунова в состав регентского совета возникли сомнения у Р. Г. Скрынникова, ссылавшегося на сведения, собранные имперским послом Николаем Варкочем в конце 1580-х годов. По его донесению выходило, что Борис не был упомянут в духовном завещании Ивана Грозного в качестве «душеприказчика», царь «не назначил ему никакой должности, что того очень задело в душе»[206]. Однако большего доверия заслуживают известия, идущие от находившегося в Москве Льва Сапеги, который информировал королевскую канцелярию Речи Посполитой о смерти Ивана Грозного, последовавших за этим событиях и составе новых правителей Московского государства. Сведения Сапеги о создании регентского совета из четырех человек (то есть «тетрархии», а не «пентархии») дошли также до Антонио Поссевино. Бывший папский посол хорошо знал всех четырех регентов в лицо, так как ранее вел с ними переговоры. При этом Поссевино определенно писал, что именно Богдана Бельского, а не кого-то другого, не включили в состав совета при новом царе[207]. Кстати, на приеме посла Льва Сапеги в июне 1584 года Борис Годунов «стоял у государя выше рынд, в то время как остальные бояре, в том числе И. Ф. Мстиславский, Н. Р. Юрьев и И. П. Шуйский, сидели в лавках поодаль»[208]. Такая расстановка и «посадка» бояр сразу объяснила Льву Сапеге роль Годунова как первого советника при царе Федоре Ивановиче.