Сгинувшие - Бентли Литтл

Клерк высокомерно отказался отвечать на вопросы Кэрри, но на столе в галерее лежали копии обзора выставки из одной из альтернативных газет и размноженная биография фотографа Джона Миза. Кэрри взяла и то и другое, собираясь все внимательно прочитать дома, а потом, если удастся, связаться с фотографом и попытаться выяснить побольше о мальчике на фотографиях. Она вышла из помещения и, лишь оказавшись на прохладном вечернем воздухе, поняла, насколько разнервничалась в галерее. По тротуару все так же шли многочисленные прохожие, было людно, но ей казалось, что здесь более свободно и спокойно, чем в пустом помещении выставки.

Желание увидеть Мэтта или его работу у Кэрри пропало, и она отправилась к своей машине, где выяснилось, что время парковки истекло. Неужели ее так долго не было? Ее это удивило. К счастью, штраф ей выписать не успели, и она, быстро сев в машину, влилась в транспортный поток. Сзади ей кто-то посигналил, но она не обратила внимания на придурка и, сделав несколько поворотов, вернулась на дорогу, по которой приехала к галерее.

По дороге домой Кэрри слегка успокоилась и пожалела, что так и не зашла в галерею Мэтта. Ей было одиноко, и компания в этот вечер совсем не помешала бы. Хотя он, конечно, с ней никуда не поехал бы. Для Мэтта их история была уже в прошлом, а он двигался только вперед. И, хорошо его зная, Кэрри была уверена, что он вел бы себя грубо и язвительно. Мэтт всегда отлично знал, куда нажать, чтобы сделать побольнее, и он делал бы это с большим удовольствием. Так что теперь, обдумав все еще раз, Кэрри решила, что все закончилось как нельзя лучше. Слава богу, что они не сошлись снова.

Да и уделить должное внимание ему и его произведению ей все равно бы не удалось. Перед глазами неотступно стояли образы из галереи.

И образ Хуана.

И мальчика-носорога.

Мальчик-носорог. Кэрри хотелось бы узнать его настоящее имя. Ей было больно называть его прозвищем, которое придумали для него таблоиды, – оно застревало у нее как ком в горле.

День получился очень длинным. Оказавшись дома, Кэрри устало бросила сумочку на кофейный столик в гостиной, попила воды на кухне, а потом дотащилась до ванной, где сняла неудобное платье и стерла с лица косметику. Забравшись в постель, стала мастурбировать, думая о Мэтте. Сделав это быстро и тихо, она натянула пижамные штаны, повернулась на бок и тут же заснула.

Глава 10

После окончания благотворительного мероприятия Хаскел попросил шофера отвезти его домой. Пока лимузин ехал по улицам города и пересекал залив по мосту, мужчина смотрел в окно. Через затемненное стекло были видны только огни небоскребов. На приеме после мероприятия четыре или пять женщин были готовы уехать с ним – и, видит бог, Сьюзан не обратила бы на это никакого внимания, – но он чувствовал себя усталым и сон был нужен ему больше, чем секс.

Его домом, когда он жил в Калифорнии, была впечатляющая конструкция из стекла и стали, возвышавшаяся над гаванью и окнами выходившая на залив. Это был его самый новый и самый любимый дом. Создал это жилище друг Хаскела Фрэнк Джери, который сделал его первый приблизительный набросок на почтовом конверте. Сейчас этот конверт висел в рамке у него в офисе, а фотографии дома присутствовали во всех архитектурных журналах и даже в специальных репортажах общественного телевещания.

Хаскел гордился этим домом, как гордился всеми своими домами, но к этому испытывал более нежные чувства. Здесь ему было удобно. И дом прекрасно отвечал всем требованиям его семейства.

Хотя его содержание влетало в копеечку.

Лимузин остановился в самом начале круговой подъездной аллеи, и Хаскел вышел из машины, предупредив водителя, что завтра ждет его на этом же месте в шесть часов утра – ему предстоял трудный день. Он проследил, как машина скрылась в гараже, а потом повернулся к дому и заливу, раскинувшемуся за ним. По ту сторону водного пространства в дымке приглушенно мерцали огни Сан-Франциско, и вся картина выглядела почти живописно.

Соседний с домом участок был темен и пуст, но с того места, где стоял Хаскел, этого не было видно. Пару недель назад он заметил, что свет, горевший в аллеях к западу от его участка, исчез. Ходили слухи, что усадьбу выставили на продажу – актер, который ее купил, не мог выплачивать кредит и пытался избавиться от покупки до того, как станет известно о его печальном финансовом положении.

Все-таки слава – понятие очень эфемерное. Хаскел вспомнил, как несколько лет назад, услышав по радио сообщение о смерти фокусника Дага Хеннинга, сказал об этом в разговоре со своей молодой секретаршей и упомянул, что видел его выступления в конце семидесятых.

– А кто это? – спросила секретарша. – Никогда о нем не слышала.

Хаскел был в шоке, но после этого у них с секретаршей появилось некоторое подобие игры – когда умирал кто-нибудь из знаменитостей, он говорил ей об этом, чтобы проверить ее реакцию. Луи Най? Нет. Энтони Ньюли? Нет. Стив Аллен? Нет. Годфри Кеймбридж? Нет. Ларри Ховис? Нет. Сэппи Уайт, Нипси Рассел, Уильям Конрад, Чарльз Нельсон Рили? [52] Нет, нет, нет и еще раз нет.

И тогда Хаскел понял, что большинство людей, которых он в детстве видел по телевизору, позже исчезли с культурного горизонта.

Это открытие его обескуражило, хотя он извлек из него неплохой урок. В калифорнийском обществе, зацикленном на знаменитостях, мирской славе придавалось гораздо большее значение, чем она того заслуживала.

Да, слава мимолетна.

А деньги остаются.

Деньги и памятники.

Вот, например, этот дом.

Хаскел с восхищением посмотрел на здание. А ведь оно возникло в результате невероятного стечения обстоятельств. А что, если б он не захотел иметь дом на берегу залива? Если б он не знал Фрэнка Джери, если б он, черт побери, заговорил о доме в другой день – все это величественное строение могло бы так никогда и не появиться. По крайней мере, не в той форме, в которой оно существовало сейчас.

Хаскел перевел взгляд на участок. Этот чертов парк весь зарос. В этом году он поменял уже четвертую компанию по ландшафтному проектированию, и, кажется, придется искать новую.

Он лично объяснил Гарри Мартинесу, хозяину фирмы, каким он хотел бы видеть парк, и ему показалось, что Мартинес его понял. Либо он плохо объяснил это своим сотрудникам, либо те никуда не годились – теперь это уже не важно, – но территория вокруг дома выглядела как один из кругов ада, и Хаскел решил, что завтра вызовет Мартинеса на ковер и скажет ему, чтобы тот или выполнил свою работу, или убирался к чертовой матери.

А может быть, и уволит его без всяких разговоров.

Все будет зависеть от того, как он будет чувствовать себя завтра утром.

Медленно пройдя по выложенной булыжником дорожке, Хаскел поднялся на крыльцо по мраморным ступенькам. Сначала он решил нажать кнопку звонка и сообщить всем о своем приезде, но было уже поздно, а Сьюзан, даже в лучшие дни, не соизволяла выходить и приветствовать его.

Хаскел набрал шифр на замке и открыл входную дверь.

Как и всегда, его почта аккуратной стопкой лежала на столике, который повторял все изгибы изогнутой стены. То ли сама Сьюзан, то ли ее помощница распечатали список телефонных звонков за истекший день и положили его рядом с почтой, прижав геометрической формы прозрачным пластиком. Так же как он делал это каждый вечер, Хаскел взял в руки список и просмотрел его. Неожиданно ему пришло в голову, что в течение дня он гораздо больше общается с чужими людьми, чем с членами собственной семьи.

Прихожая была пустой и холодной, приглушенный свет воспринимался скорее как стерильно-больничный, а не домашний, и Хаскел подумал, что, может быть, ему все-таки надо было привезти с собой кого-нибудь на ночь. Правда, ни одна из этих затянутых в Гуччи телок, которые вешались на него на приеме, ему не понравилась, но тут ему вспомнилась молодая сотрудница Социальной службы Сан-Франциско, которая благодарила его за благотворительный взнос и которая показалась ему настолько хорошенькой, что он ни за что не выгнал бы ее из кровати, даже если б она хрустела в ней крекерами. Хаскел не запомнил ее имени, но выяснить это будет несложно, если он захочет.

Правда, к утру настроение у него может измениться.

А вот ночь ему предстояла долгая, и от одного этого настроение у Хаскела тут же испортилось.

Правда, у него всегда есть Сьюзан…

Появившаяся на лице улыбка была ни горькой, ни восхищенной – скорее это было сочетание того и другого.

Хаскел слишком устал, чтобы отнести почту в кабинет, поэтому он оставил все как есть и прошел через прихожую и мимо пустующего гостевого крыла в главный коридор, где расстегнул смокинг и двинулся дальше.

В доме была не то чтобы мертвая тишина. Из «тихой комнаты» доносились завывания, и хотя они были едва слышны, но все же различимы, несмотря на звукоизоляцию. Акустика в этом здании просто потрясающая. Хаскел стал что-то негромко напевать себе под нос, чтобы не слышать стенаний, но с приближением к комнате они становились все отчетливее и все более напоминали рычание дикого животного. На фоне отсутствия каких-либо других звуков не замечать их было уже невозможно.