Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982 - Леонид Гурунц

Марутяна, конечно, сняли с должности, – он работал следователем в областном суде, – перевели на пенсию, хотя ему только исполнилось 60 лет.

Я хочу вам рассказать, что это за чудо-чудище – институт «русского секретаря» в республиках. О, это стоит отдельного разговора! Смысл этого института, как вы уже догадываетесь, заключается в том, чтобы в республике был глаз, конторль над возможным проявлением местного национализма. Так во всяком случае он был задуман. На практике – наиболее удобный институт проведения этого самого местного национализма, оголтелого, махрового. Это видно и невооружённым глазом, но мы стараемся не замечать этого. Практически русский секретарь – в кармане первого, всячески старается угодить ему.

После войны это было. В Баку приезжает молодой Сергей Антонов, будущий известный русский писатель. Едет на Бухты Ильича, знакомится с нефтяниками промысла и пишет о них книгу очерков. В то время среди инженеров и буровых мастеров было много армян.

Многие из них и стали героями его киги. В ЦК Азербайджана дознались о ней, попросили дать им почитать. Прочитали. Антонова вызвали в ЦК. Беседовал с ним один из секретарей, Кирсанов. Он вернул писателю книгу, без обиняков предложив убрать из нее все армянские фамилии. В рукописи все эти имена были подчёркнуты красным.

То, что не мог сказать ему азербайджанец, сказал русский. Какой удобный приём для подбной акции. Попробуй обвинить Кирсанова в азербайджанском национализме.

Такой секретарь находится и при Кеворкове.Он так же, как Кирсанов, решает наиболее щекотливые проблемы в области. Но это между прочим, к слову пришлось.

Один мой друг тайком от жены и врачей принёс мне в больницу автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата архитектуры. Автор автореферата Авалов Эльтуран Вели Оглы, азербайджанец. Тема диссертации: «Архитектура города Шуши и проблемы сохранения его исторического облика».

В конце реферата кто-то, прочитавший до меня, записал: «А где армяне?» Я прочитал автореферат и спрашиваю о том же. В самом деле, а где армяне? В автореферате ни единого слова ни об армянах, коренных жителях Шуши, ни о культурных памятниках армянского происхождения, ни единого звука о нашем существовании во всей диссертации.

Впрочем, ничего необычного – новая диверсия против исторической правды. Какая же это диссертация, если она на «соплях»? Если историческая правда в ней отсутствует или поставлена она с ног на голову? Не беспокойтесь, диссертацию Авалов защитит. Москва поможет. Нам не привыкать к Шемякину суду.

Нет сомнения, такая диверсия нужна была, чтобы ещё раз, пользуясь поддержкой Москвы, пройтись по живому. Да, да, по живому! Не для красного словца я употребляю это слово. У многих на памяти ещё живой факел, зажжённый мусаватистами в центре Карабаха. Это горела Шуша, её армянская часть, подожжённая со всех сторон. Город сгорел, а люди были истреблены до единого. Карабахский геноцид, устроенный озверевшей толпой азербайджанцев, подогреваемой турками, Анкарой.

Теперь пишут диссертацию об архитектуре города, которого нет, который сгорел. Превратилось в пепел то, что делало Шушу Шушой – один из красивейших городов в Закавказье. Где театр Ханамиряна, церковь Акулеци, знаменитое училище, давшее стране именитых людей: математиков, литераторов, революционеров?

Зачем надо было Авалову избирать такую тему для своей диссертации? Чтобы бередить раны, посыпать их солью? Чтобы ещё раз напомнить о содеянном, глумиться над памятью погибших, спровоцировать новую волну писем обиженных, оскорблённых временем, наслаждаться их болью, их беззащитностью? Впрочем, в автореферате есть намёк на уничтожение армянского кладбища с сохранением могил деятелей азербайджанской культуры, поэта Вагифа и других.

Диссертацию Авалова консультировал научный руководитель, член-корреспондент АН Азербайджанской ССР, доктор искусствоведения, профессор А.Саламзаде. Приходится только удивляться духовной нищете этого лжеучёного, доктора-профессора А.Саламзаде. Для того, чтобы пожарить яичницу из двух яиц, вовсе не обязательно превращать в костёр большой дом. Но наши друзья-товарищи, на словах с утра до ночи клянясь в любви, на деле жгут большой дом.

Самое страшное, когда жестокость становится привычкой, когда приходится вслед за Сиаманто с горечью повторить: «Дай плюну тебе в лицо, справедливость!».

Эту тетрадь я бесконечно прячу как от добрых моих эскулапов, так и от жены, заботящихся о моём здоровье. Им кажется, что покой – единственный бальзам от инфаркта, мост на пути к выздоровлению.

Но, во-первых, кто знает, что важнее для здоровья? Молчание, нежелание высказаться, освободиться от того, что накопилось годами в подвалах моей памяти? Во-вторых. Я перенёс тяжёлый инфаркт. Он может в любую минуту повториться и стать роковым. Что тогда? Со всей этой информацией – на тот свет? Нет, я не согласен. И с того света я буду воевать с дураками. Пусть им будет от меня неспокойно на земле.

Уже целых два месяца я лежу. Попробуй день за днём лежать и ни о чём не думать. Не знаю, как другие, а я не умею. Я постоянно думаю. Мысленно совершаю путешествия то на самый Север, на край земли, то на Дальний Восток, во многие-многие районы нашей необъятной отчизны, где я бывал. Восстанавливаю в памяти близкие сердцу пейзажи, людей, которых встречал и, конечно же, не забываю по дороге завернуть в свой Карабах, с которым я неразлучен, несмотря на все каверзы Кеворкова.

Сколько я помню себя, помню и тебя, Карабах. Помню твои обиды, твои незаживающие раны.

И я люблю тебя такого – люблю мучительно, тяжело. И по сей день ты самая сильная и постоянная моя любовь. И не потому, что ты – тот уголок земли, где я увидел мир, где сделал свой первый шаг, – и это, конечно, – но больше всего потому, что ты позабыт и заброшен, что ты нуждаешься в моей ласке, внимании.

Ничего, что за это мне попадает на орехи. Шишки, полученные за тебя, я принимаю как самую высокую награду за мою любовь.

Срубили дерево, которое кормило людей, дарило землю тенью, прохладой. Иссяк родник, потому что не дышит более дерево… Потом вереницы беженцев, бегство. Бегство, куда глаза глядят. Заросшие тропы по опустевшим твоим горам. Чего только не видел ты, мой отчий дом, дом моих предков, моя Хиросима!

Из больничной библиотеки принесли мне «Неделю». Номер был старенький, зачитанный. Я перелистал его и наткнулся на любопытнейшую заметку. Относится она к давно минувшим временам. Крепостная девка Бежецкого уезда, вотчины г. Шамшиева, сельца Скоморошиха Марфа Евлапьева написала прошение в губернскую канцелярию с жалобой на своего помещика, который дворовых почти не кормил, не одевал, изнурял их непосильной работой, «то и дело пускал в ход кулаки».

При тогдашней бюрократии каждое дело, прежде чем выйти из губернской канцелярии проходило более 50 инстанций. Тем не менее прошение крепостной девки из Скоморошихи дошло до высшей инстанции. С Шамшиева строго взыскали за бесчеловечные поступки, запретив временно держать крепостных людей. А во время следствия он был удалён из своего поместья, дабы не мешал выяснению истины…

Я не крепостной, не крепостные многие мои друзья, с гневом пишущие во все инстанции о бесчинствах в Карабахе, в частности, о секретаре обкома Кеворкове, творившем так много зла, а никакой реакции. Карабах отдан на откуп всеядному удаву, готовому слопать его с потрохами. Где ты, великая наша демократия? Я готов отдать тебя любому, выпросив взамен крохи справедливости, выпавшей на долю крепостной девки Марфы Евлампьевой из сельца Скоморошиха забытого богом Бежецкого уезда. Выменял бы баш на баш, не продешевив.

Скажите, положа руку на сердце, много ли вы читали, знаете о том, какие совершались ошибки ну, скажем, при сплошной коллективизации, как летели головы мужиков, настоящих поэтов земли, знающих в ней толк, облыжно объявленных кулаками? Или сколько стоил нам поцелуй в лоб бездельника, который, получив землю при новой власти, за десять лет так и не вырастил на ней ни одного колоса. Бедняк – наша опора, повторяли мы где-то ещё до советской власти записанные слова и перенесли их в наши дни. И случилось непоправимое. Обласканный бедняк, вырастивший на своём участке бурьян, стал важной фигурой, а середняк, вырастивший хлеб, кормивший себя и страну, только союзник, тяготеющая к тому же стать кулаком. А с так называемым кулаком и вовсе разговор короткий. Собери манатки и прямым ходом в Соловки. Что проще: растить хлеб или бурьян? За хлеб можно угодить в Соловки, а за бурьян – одни поблажки.

И когда сейчас, мы, Россия, покупаем в Америке хлеб, кричать хочется от боли, от обиды. Ведь тогда, в годы коллективизации, с лёгкой руки Сталина мы положили начало нашим бедам, нашему концу.

Или другая наша беда: 37-ой год. Аресты, разгул сталинизма, уронивший наш престиж в мировом общественном мнении. Попробуйте найти сколько-нибудь обстоятельный разговор на этот счёт. Не найдёте. Молчим.