Domnei - Джеймс Кейбелл

– Помнишь, Мелицента, – спросил еврей, – ту ночь на Фоморской Отмели, когда ты выхватила фонарь у меня из рук? И твоя рука коснулась моей руки, Мелицента.

– Помню, – ответила она.

– Я самый первый понял, что именно эта женщина помогает Периону бежать. А затем, увидев лицо этой женщины, я понял, что Периона очень любят.

Она молчала.

– Я часто думал об этой женщине. И стал думать о ней еще чаще после того, как поговорил с ней в Бельгарде, принеся весть о пленении Периона… Мелицента, – сказал еврей, – я не слагаю песен, не отличаюсь красноречием, не даю торжественных клятв. За меня говорят мои дела. Я работаю без устали! – Он взглянул на Мелиценту, и на его бескровных губах появилась улыбка, но глаза оставались печальными. – Ненависть безумной Каллистион к тебе и к бросившему ее Деметрию стала первым средством для достижения моей цели. По моему совету нога одного известного тебе коня была туго затянута над копытом тонкой проволокой, которая ее немилосердно натирала. Именно на этом коне Деметрий появился в своей последней битве. Конь споткнулся, и наш страшный наместник разбился насмерть. Все это подстроила Каллистион. А я вот так предал Деметрия.

– Ты настолько омерзителен, что Ад не примет тебя, – сказала Мелицента.

Агасфер махнул рукой, показывая полное равнодушие к подобным обвинениям, и сказал:

– Вот так далеко зашли мы рука об руку с сумасшедшей Каллистион. Но сейчас наши пути разошлись. Она хотела лишь отомстить тебе… причем, очень жестоко, Этот замысел никак не совпадал с моим. Пришлось заключить сделку. Я купил тебя – о редчайшая из редчайших! – ценой маленького разумного совета и большого количества золота в придачу. Вот так я предал Каллистион. А кто это запретит?

– Бог спит, – сказала она. – Поэтому ты живешь и – увы! – должен жить дальше.

– Да, ты должна жить и дальше, и я тоже должен жить дальше, – ответил еврей.

Голос его стал громче и задрожал. Впервые за все то время, как Мелицента знала его, она увидела у Агасфера проявление каких-то чувств.

Но он успокоился и сказал:

– А кто это запретит? В любом случае, есть пословица о соловье и баснях. И прошу тебя запомнить, что я никогда еще не колебался, не дрогну и сейчас. Ты презираешь меня. Кто это запретит? Я с самого начала знал, что я тебе отвратителен, и всегда считал, что твое отношение ко мне весьма милосердно. Поверь мне, ты никогда не будешь презирать Агасфера так, как презираю его я. Однако иногда я с нежностью отношусь к этому бедному мошеннику… сегодня, например'

Вот так они и расстались.

Пытка для Мелиценты была придумана такая.

Незадолго до рассвета Агасфер и Орест привели Мелиценту на самую высокую башню Накумеры, которая уже отчетливо была видна в первых лучах солнца. Внезапно долину залил поток света; мгновенно появилось большое малиновое солнце, как будто перепрыгнув через истекающие кровью ночные туманы. Исчезла тьма и все порожденное ночью. Пеликаны, гуси и кроншнепы, будто по сигналу, подняли невообразимый шум. Трижды по-собачьи тявкнул канюк и по спирали взмыл в небо по правую руку от Мелиценты. Он завис недвижным пятнышком в зените, словно ожидая, когда люди приготовят ему еду. Тепло хлынуло в долину. Сейчас Мелицента могла рассмотреть внизу длинную и узкую равнину. Та поросла высокой травой, колеблемой ветром, и издалека напоминала море, над которым островками поднимались пальмовые рощицы. Вдали шумели и сверкали доспехами готовившиеся к битве Вольные Соратники. Мелицента также увидела – и не узнала – скрытую шлемом голову Периона, отбрасывающую ослепительные солнечные лучи. Перион как раз преклонил в молитве колено, чуть далее расстояния полета стрелы.

Перион заметил женщину, стоящую в лучах новорожденного солнца под многочисленными разноцветными знаменами. Она была одета в белое шелковое платье, а ее руки украшали толстые серебряные браслеты. Ее волосы сияли на солнце так же ярко, как подсолнухи; ее кожа – белее молока; ее руки – нежнее лебяжьего пуха. Ни на кого на свете нельзя было смотреть с большим наслаждением, и все видевшие ее желали лишь одного: любить госпожу Мелиценту и служить ей… Все это знал Перион, влюбленные глаза которого видели не эту женщину на крепостной стене, а юную Мелиценту – такую, какой он впервые узрел ее восемнадцать лет тому назад в далеком Пуактесме.

Вот что видел Перион, преклонив колени перед этой невозмутимой девушкой – серебристо-белой с золотым нимбом развевающихся волос. Желанной и непередаваемо прелестной казалась ему Мелицента, стоявшая в своем одиноком величии под полощущимися стягами на фоне голубеющего неба. Увиденное Перионом напоминало окно, сквозь которое в храм проникает солнечный свет: Агасфер прекрасно знал, какую приманку надо поместить в западню.

Перион вышел на открытое пространство прямо перед замком и трижды позвал ее по имени. Беззащитный перед врагом, когда любой лучник мог его поразить, он радостно запел утреннюю серенаду, которую слышала восемнадцать лет назад Мелицента, когда на подмостках Амфитрион посвящал ее Алкмене, а люди со всех сторон улыбались и Мелицента была юной и не изведала горя.

Перион пел: «Rei glorios, verais lums e clardatz…» или другими словами:

Всевышний царь, всемогущий, излучающий истины свет!Соизволь укрепить веру в душе возлюбленной моей.Ночь, разлучившая нас, была длинна и горька,тьму сотрясали холодные ветры, но вот наступает рассвет!..

…Любимая, добро сохрани в сердце своем!Нас долго пытали кошмарные сны.Добро сохрани, поскольку рассвет уже близок!Восток пробудился. Там узрел я звезду, что возвещает о приходе дня.Я отчетливо вижу ее, ведь наступает рассвет.

Песня сама по себе мало что значила, но великолепная самоцельность ее исполнения в таких необычных условиях показалась Мелиценте подвигом. А осознание скудности его слов, при том что Перион играл со смертью, выказывая должное почтение даме, которой он служил, было для госпожи Мелиценты, при всех ее муках, как поворот кинжала в уже смертельной ране и еще более усиливало ее любовь к нему.

А Перион пел:

Моя любимая! Я, твой слуга, молю тебя: «Храни добро!»Взгляни на небо, меркнущие звезды и ты увидишь,что я бдел, как неусыпный страж.И горе непонимающим то, что наступает рассвет…

Моя любимая! С тех пор, как меня разлучили с тобой,одна лишь дума была в голове у меня.Я верен был тебе. Тебе не изменил.И ежечасно умолял всевышнего о сострадании. И вот наступает рассвет.

«Мой бедный, запутавшийся мальчик, – думала Мелицента сейчас, как и давным-давно, – Как же так вышло, что ты забрел в наш грязный мир? И разве могу я быть тебя достойной».