Полёт: воспоминания - Леонид Механиков

Старшины не было.

Я приоткрыл один глаз и стал высматривать, куда делся старшина. Старшина вылез из-под крайней кровати, сделал вид, что он там что-то искал, отряхнул колено и пошёл в каптёрку. Дневальный выключил свет. Мы ожидали разгонов, комиссии, расследования, отчисления… Ничего этого не было.

Просто старшина исчез вместе с каптенармусом и больше у нас не появлялся. Передача имущества, как рассказывал дневальный, была произведена за один день, когда мы были на занятиях, а нам прислали настоящего старшину.

Настоящий старшина…

Трудно командовать и, в то же время, быть настоящим в лётном коллективе. Лётная работа нелегка, порой опасна, требует от человека многого, начиная от физических данных, высоких теоретических знаний и умения их быстро и правильно применять в быстро меняющейся обстановке, причём критерием умения является не начальство, не документ об окончании, а жизнь. Естественно, такое может потянуть не каждый, все мы прошли и продолжали проходить постоянно жесточайший отбор. Вполне естественно, что для руководства таким коллективом требовалась и соответствующая личность. Ставить на старшинскую работу курсанта и выключать его из обучения — слишком дорого, да и отстанет он всё равно от быстро растущего уровня подготовки курсанта.

Для нас в то время вся армия подразделялась на лётчиков и пехоту. К пехоте относились все, кто не летал. Некоторое уважение ещё оставалось к списанным лётчикам, уважение, смешанное с жалостью, да ещё к преподавателям лётных дисциплин. Безусловное уважением и безоговорочным подчинением пользовались у нас инструктора: этот скажет стоять на голове — будешь стоять на голове.

Старшина наш был пехотой.

Мы удивлялись только одному: как случилось, что он не летал? Такие обязаны были летать. А он пришёл из морского десанта. Дважды был ранен, прошёл два последних года войны и жив остался. Ордена были у него, но об этом мы узнали не сразу: не очень он любил рассказывать о войне. Он не особенно влезал в наши дела — своих было немало, не занимался подслушиванием, не поощрял наушничанья, — а что греха таить, в семье не без урода, — встречались иногда и такие (правда до выпуска не дошли, потому что, как правило, — это трусы, которые рано или поздно с лётной работы уходят). Мы к нему относились как к старшему брату. Но это потом, когда его проверили.

А проверка случилась просто. Мы попались в самоволке.

Был выходной. В увольнение всех отпускать было не положено: только определённый процент от личного состава. В городе шёл нашумевший фильм, в гарнизоне только и было разговоров, что о нём. В те времена телевизоров не было, кинотеатр занимал своё достойное место. В увольнение ходили по очереди, попасть в эту неделю в кино нам не светило. Посовещались мы вчетвером да решили всё-таки сгонять на этот фильм после завтрака, тем более, что все пошли в наш клуб смотреть какое-то древнее кино, да и патрули днём в городе не особенно свирепствуют. Гарнизон был огорожен по периметру колючей проволокой; выйти можно было только через знакомую нам дыру на аэродроме. В своё время мы её проделали и замаскировали.

Не успели мы отойти и сотни метров от той дыры, как навстречу — не кто иной, как наш старшина собственной персоной. Оказывается — не только одни мы умные — он тоже знал о существовании этого прохода и чтобы не крутить вокруг до проходной — тоже пользовался этим нелегальным ходом по дороге из дому на работу и обратно.

Исчезнуть, убежать нам было уже невозможно.

Мы ошалело ждали приближения старшины, уже рассмотревшего и узнавшего своих курсантов.

Кажется, доигрались.

Самоволка — дело серьёзное, тут уже нарядами не обойдёшься. Старшина приближался, вот он уже совсем близко.

Вдруг Юрка Мельников присел на корточки: «Ребята, да вот же она!» Ничего не понимая, мы смотрели на его уткнутый в снег палец.

«Что смотрите? Я говорю, вот она! Точка выравнивания!» Мы радостно загалдели, кто-то стал раскапывать снег каблуком сапога, другой кинулся за высохшей былинкой и стал водворять её в образовавшийся бугорок…

Для непосвящённых достаточно сказать, что точка выравнивания — это условное место перед посадочной полосой, выбираемое лётчиком при снижении самолёта на посадку (планировании), с таким расчётом, чтобы в случае придания самолёту посадочного положения (выравнивания) самолёт смог произвести посадку (приземлиться, вернее — коснуться колёсами полосы) в нужном её месте. Точка выравнивания — это воображаемая лётчиком точка, она постоянно может перемещаться в зависимости от действий лётчика и уж никак не может быть фиксированной.

Старшина подошёл. Мы не обращали на него внимания.

— Товарищи курсанты, что вы тут делаете, почему не в гарнизоне?

— Здравия желаем, товарищ старшина! Мы выполняем задание инструктора. Он ругался, что мы всё время теряем точку выравнивания, нам надо найти и запомнить её. Теперь вот мы её нашли, сейчас запомним и пойдём в казарму.

— Покажите ваши увольнительные записки!

— Так нет увольнительных! Мы же не в увольнении. Мы пошли искать по гарнизону, а нашли только вот здесь.

Старшина обвёл каждого недоверчивым взглядом. Чёрт её знает, эту авиацию, у них всё не так как у людей. Все нормальные отдыхают, кино смотрят, а эти в поле лазают, точку какую-то ищут… В казарму мы вернулись в сопровождении старшины, однако о том, что мы в выходной искали за гарнизоном точку выравнивания, не узнал никто.

Самоволки не получилось. Может он, о чём и догадывался…

После этого случая мы его зауважали. Другой поднял бы шум, стал бы показывать, какие мы трудные и как он чётко правит службу…

Настоящий реактивный истребитель МиГ-15. Вот он — стоит на стоянке, скосив крылья, присев перед прыжком в стратосферу. Как стремительны его формы, какая мощь чувствуется в нём, какая скорость! Нет мотора, нет винта, нет перкаля — сплошной металл, покрытый ровным слоем лака. Толстый плекс фонаря и набитая до отказа приборами, тумблерами, рычагами кабина.

Я с дрожью в коленках тихо подошёл к нему и осторожно дотронулся до кончика крыла.

Крыло было холодное.

Самолёт был какой-то загадочный, чужой. Он как будто спрашивал: «Ну-ну, малыш, покажи кто ты такой! Хватит ли у тебя смелости выдержать мою скорость, хватит ли у тебя сил выдержать мою перегрузку, хватит ли у тебя здоровья вынести мою высоту? Сможешь ли ты совладать со мною? Посмотри какой я крепкий, быстрый, сильный, а ты — маленький, плюгавенький хлюпик — знаешь ли ты, что я могу сделать с тобой?» Теоретически я кое-что знал уже, но вот так наяву и так близко…