Год спокойного солнца - Юрий Петрович Белов

— Да я не в укор, — всплеснула руками тетушка Биби, — к слову только. Да что же мы в дверях встали? Проходи, проходи, Сапар-джан. Дай хоть на свету посмотреть на тебя…

Все вчетвером вошли они в комнату, которая служила гостиной и была обставлена по-современному: высокая стенка с безделушками и посудой за стеклом, диван, журнальный низкий столик, глубокие кресла, торшер. Мельком оглянув все это, Якубов с неприязнью подумал, что туркменские обычаи здесь, наверное, совсем забыли и на ковер, которым застлан линолеумный пол, не садятся, сачак не расстилают, а едят и пьют за этим неудобным столиком.

Он сердито крякнул, опускаясь в кресло.

Казаков сидел напротив в таком же кресле, Мая ушла на кухню, а тетушка Биби встала у косяка, прислонившись плечом, и все глядела на гостя любовным и вместе с тем жалостливым взглядом. Она в толк не могла взять, почему Сапар не навещает их, как бывало, чем могли они его обидеть и отвадить от дома. Она так и спросила его без обиняков:

— Почему же ты обижаешь нас, Сапар-джан, почему не заходишь? Разве наш дом не был для тебя родным? Разве что-нибудь изменилось? Ты прямо скажи. Может, кто сказал тебе дурное слово, люди всякие есть, иные навредят и радуются на чужое несчастье…

— Ну что вы, тетушка Биби, — Якубов посмотрел ей прямо в глаза и улыбнулся приветливо. — Мне если что и скажут про вас, разве я поверю? Просто замотался. Годы идут и сил не прибавляют, а работы меньше не становится. Вот и… Домой приедешь, разденешься, подушку под бок — и все, пусть хоть пожар, сил нет подняться. Поешь, телевизор посмотришь и уснешь до утра. И хоть бы сон был как сон, а то опять работа снится, все споришь с кем-то, доказываешь… Такие вот наши дела. Ата молодой, он этого еще не знает, и слава богу, что не знает.

Он и на Казакова посмотрел спокойно, внимательно вгляделся в его лицо, и когда тот смущенно опустил глаза, остался довольным. Нет, Ата его врагом не станет, рука у него не поднимется на Сапара Якубовича, которому стольким обязана казаковская семья.

— Как дома, Сапар-джан? — допытывалась тетушка Биби. — Как Марал? Как дети? Как внуки? Все ли благополучно?

— Все живы-здоровы, — кивнул ей Якубов. — Дети и внуки растут, а мы стареем.

Последнее он нарочно громко сказал, потому что послышались шаги Маи. Втайне он надеялся, что Мая скажет ему, как заведено: что вы, разве про вас можно такое говорить — стареем? — улыбнется ему… Но сказала это Биби и руками на него замахала: тоже старик, и не стыдно? А Мая вкатила столик на колесиках, уставленный угощениями, и словно бы не слышала его слов, даже не посмотрела на него, все ее внимание на этом столике было сосредоточено. Она стала переставлять угощение на журнальный столик, Ата взял у нее бутылку коньяка и стал откупоривать.

— Армянский, — пояснил он.

— Нет, нет, — запротестовал Якубов, — только зеленый чай.

— По рюмочке? — без особой настойчивости спросил Ата. — Для расширения сосудов.

— Я только чай, — твердо ответил гость. — В нашем возрасте приходится уже и о здоровье заботиться.

Мая опять не возразила ему насчет возраста, и он нахмурился, завозился в кресле.

— Ну что ж, — согласился Ата, — пьянству — бой. Чай заварен, Маечка?

— А как же? Сейчас будет и чай. А это? — она посмотрела на гостя. — Может, оставить?

— Нет, нет — ворчливо сказал Якубов. — И вообще не надо ничего, я на минутку только, хотел на тетушку Биби взглянуть, как она тут…

— Ай, я — что, все мои заботы о внуке.

— Видел я его. В хоккей гоняет. Совсем большой.

— В будущем году в школу пойдет, — сказал Ата, водружая на опустевший столик так и не откупоренную бутылку. — Увози это зелье, не искушай. А то начнешь с рюмки, а потом, как Ходжа Насреддин, пойдешь по городу нагишом.

Жена тихо засмеялась и покатила столик на кухню. А Казаков спросил:

— Знаете эту историю?

Якубов покачал головой.

— Ходжа Насреддин решил попробовать опиума, выкурил трубку и пошел в баню. Он пьянел и ничего не соображал, но себе казался совершенно трезвым. «Видно, я очень крепкий, — подумал он, — мне одной трубки мало». И пошел голый в опиумокурильню.

Тетушка Биби конфузливо махнула рукой и вышла, хотя улыбка тронула ее губы. Чай они внесли вместе с Маей — старшая стопку пиал, а младшая пузатый фарфоровый чайник, накрытый вышитой салфеткой.

— Он нас всех Насреддином уморил, — улыбаясь, сказала Мая. — По любому случаю — смешная история.

— У туркмен Алдар-Косе, — отозвался Якубов, не глядя на нее.

— Да, — сразу подхватил Казаков, — у разных восточных народов его называют по-разному: у таджиков — мулла Мушфики, у азербайджанцев — Молла Насреддин, у татар — Ахмад-акай…

— А помните, какой прекрасный образ создал Свердлин в кино? — спросила Мая.

«Она еще сядет с нами, — с новым чувством неприязни подумал Якубов, по-прежнему не глядя на нее, а только кивая в знак того, что помнит фильм. — А какой может быть разговор при жене?»

Но тетушка Биби, словно догадавшись, о чем он подумал, сказала:

— Вы пейте чай, кушайте, а мы не будем вам мешать.

— Если что нужно будет, скажешь, Ата, — добавила Мая.

Они вышли, прикрыв за собой застекленную дверь с узорчатой занавеской.

— У тебя хорошая квартира, — произнес Якубов, хотя, кажется, уже говорил это давным-давно, когда Казаковы только вселились сюда.

— Да ну, — отмахнулся Ата, — тесно. Три комнаты — разве это жизнь? Здесь — гостиная, в одной наша спальня, в другой — мама с Вовкой. Это пока он маленький, а подрастет… Людей принять негде будет.

Когда сын подрастет, старухи уже не будет, не вечная же, подумал Якубов. Всем по комнате, чего еще надо, если, конечно, новых не народят… Он вспомнил обнаженные руки Маи, ее высокую грудь. И верно: Мая — Белая верблюдица, у туркмен издавна этот образ означал красоту и здоровье. Он ревниво оглядел Казакова — тоже мужик ничего. А впрочем, вряд ли у них еще будут дети, здесь старых