Драгоценное убийство - Анюта Соколова

секунду он сгибается в низком поклоне. Помогаю ему выпрямиться, обеспокоенно заглядываю в глаза.

– Киран, простите, ради Бога! Я никогда не поступала так с человеком. После Войны Рэгору запрещено применять ментальные атаки к людям, но иначе невозможно объяснить – почему. Слова не передают ощущений.

Он часто и неровно дышит, но ожидаемого гнева или испуга я не вижу. Очевидно, его симпатия перевешивает унижение и страх.

– Ничего себе… Мне показалось, что вы выросли до неба и способны раздавить меня пальцем! Это же не магия, нет?

– Нет, конечно. Это внутренняя сила, сэ́йтэ… У людей нет похожего понятия, наиболее близким будет «направленная воля». Рэгорец способен сопротивляться сэйтэ, человек – нет. Легко править миром и верить в своё превосходство, когда любой твой приказ обязательно исполнят. Люди выиграли Великую Войну и доказали, что мы просто два разных вида. Слишком разные, чтобы стать едиными.

– Но вы живёте в Варии, работаете в Службе Розыска, господин Варжес – маг Эрска, я встречал рэгорцев в Меоре, Ройске, Дигоре. Как справедливо подметил господин Войзер, мир изменился.

– Не настолько… Киран, пожалуйста, не говорите никому про мою демонстрацию сэйтэ.

– Вас накажут? – вспыхивает он. – Я вступлюсь за вас, госпожа Энжелис! Я… всё ради вас сделаю!

Будь он рэгорцем, я бы его поцеловала. Конкретным рэгорцем, от которого я хотела бы услышать эти слова.

– Нет, меня не накажут, но не хотелось бы новых слухов о наших жутких способностях. Я могу вам поклясться, что с момента подписания мирного договора ни один из нас не пользовался сэйтэ во вред людям. Честь в Рэгоре ценится превыше всего.

– Я никому ничего не расскажу, – пылко заверяет Киран.

Мы подходим к дому Кушенов, и это избавляет меня от необходимости развивать тему дальше. Киран с неохотой отпускает мою руку.

– Госпожа Энжелис, если вдруг… Если вы задержитесь в Эрске… Позволено ли мне пригласить вас отужинать? В «Ирезии» каждый вечер живая музыка, сегодня выступает Мели́са Лирéн, прекрасная певица из Рошэна. Начало программы в девять.

– Киран, я боюсь что-либо обещать. Неизвестно, куда заведёт это расследование.

Хотя почему бы и нет? Это просто ужин и музыка, Ники. Возьмёшь Марека, ему тоже полезно развеяться. А там кто-нибудь сердобольный – тот же Марек – просветит Кирана об особенностях физиологии рэгорок. В крайнем случае сама расскажу. Но как же жаль… Начальник Службы Розыска не просто симпатичный мужчина – он приятный, добрый, чистый человек.

Человек.

Кнопку дверного звонка жму так, словно желаю вдавить её в стену. Киран тактично удаляется. В этот раз Селина открывает почти мгновенно.

– Госпожа Энжелис?..

На ней другое платье – простенькое, домашнее, волосы скручены в тугой узел на затылке. Мизинец правой руки испачкан в чём-то жёлтом, пахнущем очень знакомо. Масляная краска?

– Госпожа Кушен, я хотела бы ещё раз осмотреть комнаты Мирны.

– Конечно. Проходите, пожалуйста.

«Вы же из Службы Розыска, разве я могу вам запретить?» – слышу я в её голосе. На третий этаж она поднимается со мной шаг в шаг, взломанная дверь по-прежнему распахнута.

– Вы не боитесь оставлять комнаты открытыми? У Мирны очень много ценных вещей.

– У нас уже год не было посторонних, госпожа Энжелис. После смерти отца к нам никто не приходит в гости.

– Это из-за вашей матери? – резкость вопроса я смягчаю дружеским тоном.

Селина грустно улыбается.

– Вы уже пообщались с местными дамами, да? Они ненавидят маму. За то, что вышла замуж за состоятельного мужчину, на которого они сами заглядывались, ни перед кем не заискивает, хорошо выглядит.

– Люди с трудом принимают тех, кто на них не похож.

Я перебираю драгоценности в шкатулке. Красивые вещи, но рядовые, кроме ожерелья и кольца ничего примечательного. Серёжки с жемчужинами, о которых вспомнила госпожа Варуш, – обыкновенный жемчуг из Рошэна. В отдельной бархатной коробочке обручальное кольцо с бриллиантом. На безымянном пальце Мирны не было следа, значит, кольцо она сняла уже давно, сразу после смерти мужа. Дар сэи бесполезен – украшения не трогали больше недели, очевидно, Мирне доставляло удовольствие иметь их, а не носить.

– Вам ли этого не знать, госпожа Энжелис, – Селина делает упор на рэгорском имени.

– Госпожа Кушен, простите… Вы молодая, богатая, привлекательная женщина. Почему вы сидите взаперти? Времена, когда люди были привязаны к одному месту, закончились вместе с Великой Войной. Хорошо, вас не приняли в Эрске – но есть же Дигор, Ку́реш, Дург, Верена, в конце концов!

– Нет смысла уезжать. Люди везде одинаковы. И маме будет без меня совсем тоскливо.

Из кармана она вытаскивает платок и начинает вытирать им пальцы. Теперь заметно, что пятен от краски много – синих, бирюзовых, оранжевых, алых.

– Вы пишете маслом?

Удивлённый взгляд.

– Вы тоже? Обычно спрашивают: «Вы рисуете?», и хочется невежливо ответить, что рисуют дети карандашами на бумаге.

– Моя мать была прекрасным живописцем, мне, увы, её дар не достался. Вы позволите взглянуть?

Она колеблется, но естественное желание художника показать свои творения пересиливает.

– Да, с радостью.

Комнаты Селины на том же этаже, надо лишь пересечь лестничную площадку. Перегородки здесь нет, в самом конце коридора просторная светлая мастерская, три окна на улицу, три во двор и широкое окно в торце с видом на крыши. Мольберты, подрамники, загрунтованные холсты, десятки картин разной степени законченности. На всех изображено море: спокойное, волнующееся, бурное. Я застываю перед почти законченной работой на треноге посредине комнаты. На горизонте догорает закат, на переднем плане белые барашки волн лижут водоросли, выброшенные на берег штормом. Парусник с надломленной мачтой заходит в бухту, на палубе столпились и обнимаются крошечные фигурки людей. К борту устало привалился маг, над ним тает заклинание – бледное, еле уловимое. Несмотря на потрёпанный вид корабля, картина оставляет ощущение радостного подъёма – выжили, добрались, вернулись! Теперь я знаю, кисти какого искусного мастера принадлежат пейзажи в гостиной внизу.

– Госпожа Кушен, у вас настоящий талант!

– Господин Варжес сказал то же самое, – смущается она.

– Лишь господин Варжес? – изумляюсь я. – А родители? Учителя в школе?

– Я никому не показывала свои работы вне дома. Мама меня хвалила, но так… за то, что нашла себе занятие и не сижу сложа руки. Отец…

Она умолкает, ветошью снимает остатки краски с кистей, затем начинает промывать их в растворителе. Я не тороплю.

– Отцу никогда не было до меня дела. Впрочем, до мамы тоже. Я сказала вам утром, что последнее время они жили как друзья – так вот, это не так. Они всю жизнь жили словно хорошие, добрые друзья – и только. Никогда не спали в одной постели,