О времени, о душе и всяческой суете - Джон Браннер

бы он действительно освободился от тяжкой ноши, это проявилось бы в том, что его личность стала бы сильнее, увереннее. Микроскопические перемены, скорее, можно было отнести на счет того, что Старлинг уже несколько месяцев находится в спокойной обстановке, где от него ничего не требуется.

Это не поможет.

Уиллс отодвинул в сторону кипу опросников.

– Мистер Старлинг, – сказал он, – что, прежде всего, заставило вас записаться добровольцем на эти эксперименты? Вероятно, я вас уже спрашивал, но забыл.

В карте была эта информация, но он хотел проверить.

– Ну, по правде говоря, не знаю, доктор, – мягким голосом ответил Старлинг, не сводя с него воловьих глаз. – Кажется, сестра знала кого-то из добровольцев, а мой зять сдает кровь и все время повторяет, что каждый должен сделать что-нибудь на пользу общества, а мне не хотелось, чтобы мне пускали кровь, потому что я не люблю уколы и всякое такое. Зато эти эксперименты вроде ничего, вот я и сказал, что запишусь. Ну а потом, конечно, доктор Дэвентри сказал, что я необычный, и предложил продолжать, а я ответил, что никак не пострадал от этого, так почему бы и не продолжить, раз уж это все ради науки…

Он продолжал бубнить, не сообщая ничего нового. Старлинга вообще мало интересовало что-либо новое. Он ни разу не спросил Уиллса, зачем нужны тесты, которым его подвергали; наверное, он ни разу не спрашивал личного врача, что содержится в выписанных ему рецептах, и спокойно рассматривал медицинские аббревиатуры как нечто вроде талисмана. Возможно, он до такой степени привык, что его игнорируют, что ему перекрывают кислород, когда он проявляет к чему-либо чрезмерный интерес, что чувствовал себя неспособным понять систему, частью которой являлись Уиллс и больница.

Он и правда был очень податливым. На эксперименты его толкнул раздраженный голос зятя, ругавшего его за бесполезность. Наблюдая за ним, Уиллс понял, что решение записаться на эксперименты было, наверное, одним из самых важных во всей его жизни. В жизни другого человека оно сравнимо с решением жениться или уйти в монастырь. Однако это тоже неверно. Старлинг не принимал решений подобного уровня. Такие вещи с ним просто происходили.

– А что будет, когда эксперимент закончится, мистер Старлинг? – импульсивно спросил Уиллс. – Полагаю, вечно он продолжаться не может.

Спокойный голос изрек неизбежные слова:

– Ну, знаете, доктор, я об этом как-то не думал.

Нет, отсутствие сновидений не стало для него освобождением. Оно вообще не имело для него значения. Для него ничего не имело значения. Старлинг был не живым и не мертвым. На шкале человеческих ценностей Старлинг был нейтральным значением. Старлинг был пластичным материалом, заполнявшим отведенную для него нишу, существом, не имеющим собственной воли, подстраивавшимся под обстоятельства, но не прилагавшим излишних усилий.

Уиллс хотел бы наказать разум, рождавший подобные мысли, и попросил их источник уйти. Но, хотя их физическое обличие удалилось, его незримое естество осталось, полыхало, маячило, никак не реагировало и показывало фигу в каждом закутке погруженного в хаос разума Уиллса.

Хуже всего стало в те последние три недели. Серебряная пуля и заостренный кол, похороны на перекрестке – Уиллс заковал образы, порожденные его разумом, в цепи, но его терзала боль от напряжения, с которым он цеплялся за эти цепи. Ужас, ужас, ужас, – напевал жуткий голос в глубине и сумраке его сознания. Противоестественно, – говорил другой голос профессиональным, рассудительным тоном. Он сопротивлялся голосам и заставлял себя думать о чем-нибудь другом.

Дэвентри сказал – разумеется, правильно, согласно принципам эксперимента, – что для чистоты эксперимента нужно просто отключить будильник, соединенный с ЭЭГ, когда подойдет время, а Старлингу об этом не говорить и посмотреть, что будет. Он снова сможет досматривать сны. Возможно, они станут ярче и после столь длительного перерыва ему станет легче их запоминать. Он сможет…

Но Уиллс слушал вполуха. Они ведь не сумели предсказать реакцию Старлинга, когда лишили его снов; с чего бы им предсказать, что произойдет, когда сновидения вновь вернутся? Мрачное предзнаменование покрыло льдом его разум, но он не стал говорить об этом Дэвентри. Смысл был в следующем: как бы Старлинг ни среагировал, реакция будет неправильной.

Он сообщил Дэвентри о том, что частично предупредил Старлинга об окончании эксперимента, и шеф нахмурился.

– Очень жаль, Гарри, – сказал он. – Даже Старлинг может догадаться, в чем дело, когда поймет, что прошло шесть месяцев. Ну да ладно. Давай-ка продлим эксперимент еще на несколько дней. Пускай думает, что ошибся насчет сроков окончания. – Дэвентри посмотрел на календарь. – Дай ему лишних три дня, – предложил он. – Закончим на четвертый. Как тебе?

В тот день Уиллсу снова предстояло ночное дежурство. Совпадение? Или нет? Ночное дежурство выпадало раз в восемь дней и последние несколько раз было сущей пыткой. Уж не специально ли Дэвентри назначил эту дату? Возможно. Какая разница?

– Ты будешь присутствовать? Посмотришь, что произойдет? – спросил Уиллс.

На лицо Дэвентри рефлекторно опустилась маска сожаления.

– К несчастью, нет. На той неделе я еду в Италию на конгресс. Но я в тебе безгранично уверен, Гарри, ты же знаешь. Кстати, я пишу статью про Старлинга для «Жур. Псих.», – как всегда, эта его характерная манера выражаться: он произнес это в одно слово, «журпсих», – и думаю, ты должен стать соавтором.

Бросив Церберу подачку, Дэвентри удалился.

Той ночью дежурил медбрат Грин, невысокий, хитрый знаток дзюдо. Это несколько успокоило Уиллса; обычно он не имел ничего против общества Грина и даже выучился у него кое-каким приемам, с помощью которых можно было обездвижить буйного пациента, не причинив тому вреда. Однако сегодня…

Первые полчаса смены они бесцельно болтали друг с другом, но Уиллс иногда терял нить разговора, потому что постоянно представлял себе, что происходит в той палате дальше по коридору, где Старлинг, словно бальзамированная мумия, председательствовал среди теней и огоньков аппаратов. Теперь никто уже не вторгался в его личное пространство, когда он ложился спать; он все делал сам: прикладывал электроды, накладывал подушечки на глаза, включал оборудование. Был риск, что он заметит, что будильник отключен, но механизм всегда был настроен так, чтобы подавать сигнал не раньше, чем через полчаса простого мониторинга сна.

Старлинг всегда засыпал быстро, даже при отсутствии физической усталости. «Очередное доказательство податливости его разума», – кисло подумал Уиллс. Лечь в постель означало заснуть, и он засыпал.

Как правило, первая попытка увидеть сон назревала в его черепушке где-то спустя три четверти часа. В течение шести месяцев и нескольких дней будильник крушил эту первую попытку и все последующие; спящий слегка изменял позу, даже не потревожив белья, и…

Но не