Стихи - Тимур Кибиров

1995

23. РУСОФОБСКАЯ ПЕСНЯ

Снова пьют здесь, дерутся и плачут.Что же все-таки все это значит?Что же это такое, Господь?Может, так умерщвляется плоть?Может, это соборность такая?Или это ментальность иная?..

Проглотивши свой общий аршин,пред Россией стоит жидовин.Жидовин (в смысле – некто в очках)ощущает бессмысленный страх.

Выпей, парень, поплачь, подерися,похмелися и перекрестися,«Я ль не свойский?» – соседей спроси,и иди по великой Руси!И отыщешь Царевну-лягушку,поцелуешь в холодное брюшко,и забудешь невесту свою,

звуки лютни и замок зубчатый,крест прямой на сверкающих латахи латыни гудящий размах…Хорошо ль тебе, жид, в примаках?

Тихой ряской подернулись очи.Отдыхай, не тревожься, сыночек!..Спросит Хайдеггер: «Что есть Ничто?»Ты ответишь: «Да вот же оно».

1996

24

Щекою прижавшись к шинели отца —вот так бы и жить.Вот так бы и жить – ничему не служить,заботы забыть, полномочья сложить,и все попеченья навек отложить,и глупую гордость самца.Вот так бы и жить.

На стриженом жалком затылке своемладонь ощутить.Вот так быть любимым, вот так бы любитьи знать, что простит, что всегда защитит,что лишь понарошку ремнем он грозит,что мы не умрем.

Что эта кровать, и ковер, и трюмо,и это окнонезыблемы, что никому не данонарушить сей мир и сей шкаф платянойподвинуть. Но мы переедем зимой.Я знаю одно,

я знаю, что рушится все на глазах,стропила скрипят.Вновь релятивизмом кичится Пилат.А стены, как в доме Нуф-Нуфа, дрожат,и в щели ползет торжествующий ад,хохочущий страх.

Что хочется грохнуть по стеклам в сердцах,в истерику впасть,что легкого легче предать и проклястьв преддверьи конца.И я разеваю слюнявую пасть,чтоб вновь заглотить галилейскую снасть,и к ризам разодранным Сына припастьи к ризам нетленным Отца!

Прижавшись щекою, наплакаться всластьи встать до конца.

1996

25

За все, за все. Особенно за то, чтоменя любили. Господи, за все!Считай, что это тост. И с этим тостомкогда-нибудь мое житье-бытье

окончится, когда-нибудь, я знаю,придется отвечать, когда-нибудьотвечу я. Пока же, дорогая,дай мне поспать, я так хочу уснуть,

обняв тебя, я так хочу, я оченьхочу, и чтоб назавтра не вставать,а спать и спать, и чтобы утром дочкаи глупый пес залезли к нам в кровать.

Понежиться еще, побаловаться!Какие там мучения страстей!Позволь мне, Боже мой, еще остаться,в числе Твоих неизбранных гостей.

Спасибо. Ничего не надо больше.Ума б хватило и хватило б сил.Устрой лишь так, чтоб я как можно дольшеза все, за все Тебя благодарил.

12 августа 1996

26

Отцвела черемуха.Зацвела сирень.Под крылечко кошечкаспряталася в тень.

Крошечка Хаврошечка,как тебе спалось?Отчего ты плакала?С бодуна небось?

Уточки прокрякали.Матюкнулся дед.Ничего особогоза душою нет.

Я иду без обуви,улыбаюсь я.Босоногой стаечкоймчится малышня.

Получи же саечку,парень, за испуг!Ну и за невежливостьполучи, мой друг!

Все идет по-прежнемустрашно и смешно.Поводов достаточно.Доводов полно.

Всяко дело статочно,ведь Христос воскрес.Хоть поверить этомуневозможно здесь.

День грядет неведомый.Шмель летит, жужжа.В пятках спит убогая,мелкая душа.

Всяко дело по боку!Грейся, загорай!«Горькую имбирную»пивом запивай!..

Так вот, балансируя,балуясь, блажа,каясь, зарекался,мимо гаража,

мимо протекающихтихоструйных водя иду с авоською.Так вот. Так-то вот.

1994

V МОЛИТВА

Господь мой, в утро Воскрешеньявся тварь воскликнет: Свят, Свят, Свят!Что ж малодушные сомненьямой мозг евклидов тяготят?

Я верю, все преобразится,и отразишься Ты во всем,и Весть патмосского провидцаосуществится, и Добром

исполнится земля иная,иное небо. Но ответь —ужели будет плоть святаяи в самой вечности терпеть

сих кровопийц неумолимых,ночных зловещих певунов,бессчетных и неуловимых —я разумею комаров?

Ужели белые одеждыи в нимбе светлое лицоокрасят кровию, как прежде,летучих сонмы наглецов?

И праведник, восстав из гроба,ужель вниманье отвлечетот арфы Серафима, чтобыследить назойливый полет?

Средь ясписа и халкидонаужель придется нам опятьпо шее хлопать раздраженнои исступленно кисть чесать?

Что говорю? О Боже Правый!О Поядающий Огонь!Конечно, ты найдешь управуна комара, и сгинет он!

Бесчисленные вспыхнут крыльябенгальским праздничным огнеми, покружившись, легкой пыльюрастают в воздухе Твоем.

И больше никогда, мой Боже,овечек пажити Твоейне уязвит, не потревожитпрозрачный маленький злодей.

Аминь. Конечно, справедливыТвои решенья. Но прости,я возропщу! Они ж красивы!Они изящны и просты!

Клещи, клопы – иное дело!Глисты – тем более, Господь!Но это крохотное тело,но эта трепетная плоть!

И легкокрылы, длинноноги,и невесомы, словно дух,бесстрашные, как полубоги,и тонкие, как певчий слух,

они зудят и умирают,подобно как поэты мы,и сон дурацкий прерываютсредь благодатной летней тьмы!

Их золотит июньский лучик,они чернеют, посмотри,на фоне огнекрылых тучеквечерней шильковской зари!

Не зря ж их пел певец Фелицыи правнук Кукин восхвалял,и, отвернувшись от синицы,младой Гадаев воспевал!

Так если можно, Боже правый,яви безмерность Сил Твоих —в сиянии небесной славыпреобрази Ты малых сих!

Пусть в вечности благоуханноймеж ангелов и голубейкомар невинный, осиянныйпребудет с песенкой своей!

Меж ангелов и трясогузок,стрекоз, шмелей и снегирейего рубиновое пузопусть рдеет в вечности Твоей

уже не кровию невинной,но непорочным тем вином,чей вкус предчувствуется нынев закатном воздухе Твоем!

Лето 1993

VI КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ЛЕНЫ БОРИСОВОЙ

Золотит июльский вечероблаков края.Я тебя увековечу,девочка моя.

Я возьму и обозначутишиной сквознойтонкий, звонкий и прозрачныймилый образ твой.

Чтоб твое изображеньелегкое, как свет,мучило воображеньечерез сотни лет,

чтоб нахальные хореи,бедные мои,вознесли бы, гордо рея,прелести твои,

чтоб нечаянная точностьмузыки пустойзаставляла плакать ночьюо тебе одной,

чтоб иных веков мальчишкатешил сам себя,от лодыжки до подмышкипрочитав тебя,

от коленок до веснушекзолотых твоих,от каштановой макушкидо волос срамных,

от сосков почти девичьихдо мальчишьих плеч,до ухваток этих птичьихдоведу я речь!

И от кесарева шрамадо густых бровей,до ладошки самой-самойласковой твоей,

и от смехотворных мочекмаленьких ушейдо красивых, узких очень,узеньких ступней,

от колготок и футболкидо слепых дождей,от могилы до конфоркиу плиты твоей,

от зарплаты до зарплатынету ни хрена!Ты, как Муза, глуповата,ты умней меня.

От получки до получкигоря нет как нет,игры, смехи, штучки, дрючки,вкусный винегрет!

От Коньково до вечернейшильковской звездыобведу чертою вернойвсю тебя! И ты

в свете легковесных строчек,в окруженьи строф,в этой вечности непрочнойулыбнешься вновь —

чтоб сквозь линзы засиялиясные глаза,чтоб стояла в них живаясветлая слеза,

чтоб саднила и звенелав звуковом лучета царапина на левомна твоем плече,

чтоб по всей Руси могучейгордый внук славянзнал на память наш скрипучийшильковский диван,

чтоб познал тоску и ревностьк счастливому мнемастер в живопистве первойв Родской стороне!

Не exegi monumentum!Вовсе не о том!Чтоб струилось тело этов языке родном,

чтобы в сумраке, согретомшепотом моим,осветилась кожа этасветом неземным,

чтобы ты не умирала,если я сказал,чтоб яичница шкворчала,чайник ворковал,

чтобы в стеклах секретератак же, как сейчас,отраженье бы гляделотой звезды на нас,

чтобы Томик заполошныйна полночный лифтлаял вечно и истошно,тленье победив,

чтобы в точности такой жевесь твой мир сверкал,как две капельки похожийсквозь живой кристалл —

в час, когда мы оба (обе?),в общем, мы уйдемтем неведомым, загробным,призрачным путем,

тем путем печальным, вечным,в тень одну слиясь,безнадежно, скоротечноскроемся из глаз

по долинам асфоделей,в залетейской мгле,различимы еле-елена твоей земле.

Тем путем высоким, млечнымнам с тобой идти…Я тебя увековечу.Ты не бойся. Спи.

Июль 1993