Не говори никому - Млада Рябинина

и взяла в руки его лицо. Медленно глаза Семена опустились, вгрызлись в мои черты лица, не мигая, одним источником какого-то движения были глубокие вздохи. Я рисковала. Рисковала между нами поселить тёплое ожидание.

— Знаешь, я тоже когда-то питалась болью своего прошлого. Это изматывало гораздо сильнее, нежели ты принимаешь наркотики или напиваешься до одури. Вместо сновидений бушевали кошмары, появились многие необъяснимые фобии, тики. Агрессия стала вербальным осуществлением коммуникации, до тех пор… Я обратилась к психологу. Мне требовалась посторонняя помощь.

— Что он тебе сказал?

Руки согревались от прикосновения к его колючим щекам, наши дыхания сплетались от близости, пусть мой рост был на уровне его груди. По сравнению с ним казалась букашкой, которую легко придавить.

— Простить.

Отодвинулась, руки соскользнули на его грудь. Лазарев непонимающе уставился.

— Простить обидчиков, позволившие усомниться в себе.

Отчасти это было правдой. Года, запертые за высокими стенами, огороженными сверху колючей проволокой, приносили много зла. Я умела справляться с негативом, изливающийся на меня по причине того, что я не была как все, отстаивала свое мнение, боролась с преступностью, так как некоторые позволяли себе распускать руки. И один раз я поплатилась.

Это и сломало меня.

Я перестала доверять кому бы то не было, перестала видеть будущее и единственно горько плакала, закрывшись в пустых стенах, которые, по моему мнению, могли меня спасти.

— Где ты росла? ― услышав надсадную соленость в моем голосе, он негромко изрек.

— Не важно, ― покачала головой и отошла от него. Мне не следовало подавлять здравый смысл ради минутной слабости. Только каждый нуждается в присутствии человека. ― Я хотела этим сказать, чтобы ты не наказывал себя раньше времени. Если твоя жизнь сложилась именно так, то стоит ли попрекать себя? Нет. Ведь мы сами создаем свою судьбу.

Помотала головой, улыбнувшись своим мыслям. Даже так, не может случиться такое, чтобы Семен стал кем-то большим, чем мимолетным спутником. Или я ошибаюсь?

Боже. Я уже рассчитываю будущее. Хватит, Катя! Заканчивай.

Замужем. Замужняя молодая девушка.

Развернулась, пошла вперед. Шаги сквозь шум ветра торопливо заскрипели за спиной. Мы снова выровнялись в одну шеренгу.

— Все же, воспитатель… Как так получилось?

— Я видела во многих детей себя. Игнорирование, отсутствие внимания, одни ворчания в сторону ничего неповинного ребенка, приписывание «образца», что душит его… Мне хотелось в такие моменты подойти к дитю, обнять его крепко-крепко и уверить, что в ошибках родителей нет его вины. Хотелось наградить не познавшей любовью и научить жить с открытым сердцем.

— Получается, твои заточенные сосульки не столь острые. У тебя есть сердце.

Закатываю глаза.

— Представь себе, есть.

— Я бы мог проверить, но боюсь, меня забьют.

Грудь вздымается и опадает. Я улыбаюсь. Наши препирания успокаивают меня.

— Правильно мыслишь.

Навстречу попадается девушка с лабрадором. Собака на поводке подбегает к нам, начинает путаться под ногами, завертывая тонким поводком, на что ее хозяйка задорно ворчит, следует за ней. Мы стараемся тоже разойтись, пока в один миг наши грудные клетки не ударяются друг об друга. Легкие перекрывает пробка минутного колебания. Снова глаза в глаза и возникает неловкость наравне с приятными чувствами.

— Простите, пожалуйста! Кесси всегда лезет к молодым парам, начинает кружиться вокруг них, ― виновато оправдывает собаку девушка лет шестнадцати, подтягивает к себе упитанную собаку, виляющую хвостом, и гладит по головке. ― Извините.

— Ничего страшного.

Убедившись, что поводок не держит нас, подхожу к ней, лишь бы держаться от него подальше (как бы не пыталась, нас все равно что-то сталкивает), присаживаюсь на корточки и даю свою руку обнюхать доброму животному. Кэсси оживленно мокрым носом обнюхивает, затем лижет перчатку и дергает задницей, дабы пододвинуться поближе. Охаю и смеюсь.

— Какая ты забавная! ― треплю по голове. Поднимаюсь, не отводя взгляда от собаки.

Они уходят.

Уединение от остального мира возвращается и наваливается упоминанием об словах, сказанные незнакомкой. Кесси всегда лезет к молодым парам, начинает кружиться вокруг них. Но мы не пара.

— Ты работаешь…генеральным директором, ― кое-как вспоминаю проскальзывающую информацию при разговоре с методистом. ― Тебе нравится это дело?

— Для материального ценза ― вполне.

— А кто ты по профессии?

— Графический дизайнер, ― бросает изучающий взгляд.

— Ого, ты умеешь рисовать. Странно видеть мужчин, которые этим занимаются.

— Почему же? ― нахохливается, хотя в нем читается заинтересованность.

Выходим на средину сквера; вместо разбитых палисадников, спрятанные под снегом, вытягивается сверкающая разными огоньками плоская елка. Вокруг такие же переплетенные веретеном огоньков объемные шары.

— Большую часть я видела девушек с карандашами, кисточками, испачканными руками в краске, ― делаю большие глаза и нервно стискиваю зубы. ― До мужчин дело не дошло. У всех всегда руки в выпирающих венах, с дорогими часами или чистые, продезинфицированные водкой несколько раз. Рисование не делится по гендерному признаку, в курсе, но…видеть мужчин при творческом процессе ― уникальная вещь. Один философ как-то сказал, художники-мужчины с помощью кисти ищут новые стили. Думаю, он подразумевал, что они открыты для мира только в своих рисунках.

— Мои работы всего лишь основаны на детальной постройке схемы какого-то объекта. По большей мере, машины.

— Но ты же умеешь рисовать и другое?

Мы обходим гирлянды. Свет от них падает на профиль лица Семена, озаряет сердитость и неверие, уступая светлой безмятежности. Оказалось, его можно выдержать, с ним общение не загоняет в угол шаблона, по которому привыкли знакомиться современная молодежь.

— Умею. Портреты, натюрморты, графика. Только я так давно к этому не притрагивался, ― усмехается, остановившись. Повторяю за ним. ― Тогда чем же отличаются художники-девушки?

— Девушки романтизируют рисунки, придают эстетику, для того чтобы выглядело броско и одновременно испещряло эмоциями. ― Замолкаю и продолжаю, переведя дыхание: ― Всегда мечтала научиться рисовать. Видимо, мой талант это с детьми.

Потираю руки, передергиваюсь от пробирающегося скользкого ветра под подол пальто и замираю, как только большие ладони перехватывают мои. Он накрывает, согревает жаром, исходящий от его тела. Перехватывает дыхание, потому что этот жест говорит о многом, чего я не стану замечать.

— Ты вся замерзла.

— Есть немного, — с трудом призналась и попыталась выдернуть руки. Такова близость не устраивала мои обострившиеся нервы. На близком расстоянии он до одури казался вылепленным Аресом9, само собой, без каких-либо военных доспехов. Но саморазрушительная красота в облике резко вырезанных черт лица купало в лучах вдруг возникшего солнца.

Внутри куда-то вниз что-то упало, выбившись из строя.

— Именно сейчас ты очень похожа на Снежную Королеву, — вдруг зашептал Семен, чем притянул подспудной ниткой ближе к себе. — Я хочу тебя нарисовать.

— Меня? ― переспрашиваю, ошеломленная заявлением.

Кивает.

— Зач-чем? ― Голос предательски стрекочет.

— Хочу вспомнить, какого рисовать, вдохновившись